Чернобыльская АЭС в первые месяцы после аварии

Постановлением предписывалось министерствам и ведомствам, чьё оборудование находилось в эксплуатации на 1, 2 и 3 энергоблоках ЧАЭС, которые не подверглись физическому разрушению при взрыве на 4 энергоблоке, но имели сильное радиационное загрязнение, организовать работы по ревизии состояния этого оборудования и, при необходимости, его замене для скорейшего ввода в эксплуатацию трёх неповрежденных энергоблоков.

Был издан закрытый приказ Минэлектротехпрома СССР, который обязывал соответствующие Главные управления министерства и Главного конструктора по энергооборудованию для АЭС Калашникова В.К. (замдиректора по научной работе Всесоюзного НИИ электромеханики) организовать проведение работ и обеспечить выполнение поставленных ЦК КПСС и СМ СССР задач.

Калашников В.К. и подчиненные ему главные конструкторы (назначались обычно приказом Минэлектротехпрома СССР заместители директоров по научной работе отраслевых НИИ) вылетели спецрейсом из Москвы в Киев в конце июня 1986 г., а далее из Киева в Чернобыль — по Днепру и в Припять — на «Метеоре». Я в то время работал заместителем директора по научной работе ВНИИР и главным конструктором по релейной защите и закреплённой за ВНИИР низковольтной аппаратуре для АЭС.

Жили мы в Чернобыле в детском садике, а на ЧАЭС ездили в автобусе с пересадкой в «грязные» автобусы в пос. Копачи в 8 километрах от станции. Рабочий день продолжался 12 часов. На ЧАЭС работали как в административном корпусе, который уже прошел дезактивацию, так и в производственных помещениях, не прошедших ещё дезактивацию.

Задачами главных конструкторов были оценка первоначального состояния электрооборудования на энергоблоках №№1, 2, 3, определение перечня бригад разработчиков и заводов-изготовителей, составление и согласование сроков их прибытия на ЧАЭС для ревизии состояния электрооборудования. Результаты работы фиксировались протоколами совещаний и решениями, которые утверждались Калашниковым В.К. и главным инженером станции.

В «грязную» зону мы проходили через устройства, определяющие уровень и место радиоактивного загрязнения человека, после чего снимали комплект «чистой» одежды и переодевались в новую одежду для работы в «грязной» зоне (белую, которая шилась для АЭС, или в тёмную робу, которая предназначалась для заключённых). На ноги полагались химстойкие ботинки. На шее висел пропуск с фотографией в химстойкой прозрачной оболочке с указанием зоны доступа. У руководителей работ был доступ всюду. Проход из зоны в зону охранялся военными автоматчиками. Выход из «грязной» зоны в «чистую» был через душ и далее в обратном порядке переодевание. Во время первой командировки вся одежда каждый день выдавалась новая, а старая уничтожалась (закапывалась в землю). Позже комплект одежды менялся через несколько дней.

Моей первостепенной задачей было составление карт радиационного загрязнения всех помещений, в которых находилось электрооборудование, относящееся к моей компетенции, и где впоследствии должны были работать бригады разработчиков и заводов-изготовителей. Измерения производились с помощью войскового дозиметра, который я привез с собой. Поскольку мне предстояли неоднократные командировки на ЧАЭС, я был зачислен в её штат инженером. Всего в 1986 г., с июня по декабрь, я был в командировках на станции четыре раза.

В это же время военные также начали организовывать мониторинг радиационного состояния помещений ЧАЭС, но их данные были для нас недоступны.

По картам радиационного загрязнения помещений мною рассчитывались интегральные дозы радиационного воздействия на оборудование. Эти данные сопоставлялись с максимально допустимыми дозами воздействия на применяемую в изделиях элементную базу: полупроводниковые элементы, микросхемы, конденсаторы, изоляцию и другие элементы и материалы. Полученные расчеты показали, что интегральная доза облучения оборудования не превысила 20% максимально допустимых значений. В связи с этим было принято решение о том, что тотальной замены оборудования не требуется. Решение о замене конкретных изделий новыми принимались в последующем по результатам тестирования оборудования бригадами организаций-разработчиков и заводов-изготовителей.

В июне-июле 1986 г. силами военных — в основном солдатами срочной службы — дезактивация проводилась в первую очередь со стороны взорванной стены между 4 и 3 энергоблоками. Первое впечатление было удручающим. Проем между взорванной стеной 4 энергоблока и 3 энергоблоком частично был закрыт огромным брезентовым полотнищем, висевшим на тросах, солдаты работали в противогазах, в противоипритных костюмах и накидках, а дезактивирующий раствор, под большим давлением вытекавший из брандспойтов, частично попадал на солдат и вместе с радиоактивной грязью стекал по их защитным костюмам.

Меня удивило, каким способом проводилась очистка крыши зданий уцелевших энергоблоков от кусков радиоактивного графита и других радиоактивных элементов, выброшенных из взорвавшегося реактора. Вызывали солдат срочной службы — добровольцев — и обещали им за 2—3 минуты нахождения на крыше, пока они совковой лопатой сбрасывают вниз куски графита, немедленное увольнение домой. Им не объясняли, что за это время они могут получить 10—25 бэр, так как интенсивность излучения куска графита составляла от 800 до 1500 рентген в час. Ранее считалось, что облучение до 25 бэр не опасно для человека. Но, как оказалось позже, уже 10 и более бэр могут вызывать заболевания крови у людей, рожденных после начала широкого использования в стране антибиотиков, ослабивших иммунную систему в несколько раз.

Удивляло также поведение взорвавшегося реактора, который «жил собственной жизнью» и цепная реакция в котором начиналась и затухала по определенному расписанию. Цепная реакция в нем пробуждалась около 10 часов 30 минут утра. При этом уровень радиации в окружающей среде резко возрастал, что фиксировал большой радиометр, висевший на фасаде административного здания ЧАЭС. После каждого «пробуждения» реактора над ним появлялись военные вертолёты, которые зависали в воздухе и сливали в реактор клей-латекс, исправляя ошибку физиков, которые вскоре после аварии предложили засыпать реактор с вертолетов мешками с песком, глиной и бором. В начале цепной реакции в реакторе мелкодисперсная глина разогревалась до сотен градусов и восходящим воздушным потоком поднималась высоко в воздух, выпадая потом на близких и дальних территориях радиоактивной пылью. Японский латекс, выливаемый во взорванный реактор с вертолётов, должен был связать и осадить радиоактивную мелкодисперсную глину. Во время нашей командировки один вертолёт разбился, когда его винт зацепился за стрелу крана, уцелевшего на обломке стены реактора. Члены экипажа погибли. Сколько еще лётчиков погибло от лучевой болезни, мы до сих пор не знаем. Военные физики говорили, что во время цепной реакции, пробуждаемой в реакторе, устремлённый вверх и не встречающий преград поток нейтронов достигает высот в сотни и тысячи метров. Такой поток нейтронов пронизывал и вертолёты, и тела лётчиков. До настоящего времени мы знаем только об одном погибшем — командире вертолётной эскадрильи Григоренко, который получил более 170 бэр и не дожил до операции в США по пересадке костного мозга.

Удивляла также беспечность молодых солдат, которые, при наличии в каждой команде дозиметра, иногда отдыхали в опасных по радиационному фону местах, например, у остеклённой стены в здании ПС 750 кВ, которое находилось в зоне радиационного «прострела» на расстоянии 150—200 м от взорванного реактора.

Почти рядом с ПС 750 кВ находился «бурый лес», который погиб в первые же часы после аварии от воздействия мощного нейтронного потока аварийного реактора. Уровень наведённой радиации в «буром лесу» был очень высок. Долгое время не знали, что с ним делать. Только спустя продолжительное время его снесли и засыпали землёй радиоуправляемыми тяжелыми танковыми бульдозерами.

Удивительным было и то, как ценой здоровья людей возводился саркофаг над четвёртым реактором. Чтобы немного уменьшить уровень радиации в зоне работ, рабочих прикрывал от прямого нейтронного излучения передвижной грузовой состав с радиоуправляемым тепловозом и плоскими баками, заполненными водой и размещёнными на открытых платформах. Я случайно попал на место сооружения саркофага, пересев в пос. Копачи по ошибке в автобус строителей саркофага. Какое-то время пришлось провести на стройплощадке, ожидая обратного автобуса. Бригадир строителей жаловался, что у него уже не осталось рабочих, а остались одни «живые рентгены».

Уже после сооружения саркофага я замерил уровень радиации в машзале энергоблока № 3 вдоль стены саркофага. На нулевой отметке она составляла 70 миллирентген в час, но выше резко возрастала и на отметке 24 составляла 20 рентген в час. Так что трудно даже представить себе, в каких условиях работали строители саркофага.

Мне пришлось работать с представителями двух цехов ЧАЭС — электроцеха и цеха телемеханики, автоматики и измерений. С особой теплотой до сих пор вспоминаю начальника службы РЗА ЧАЭС Малафиенко. К сожалению, забыл его имя и отчество. Он продолжал работать, хотя уже к тому времени получил 38 бэр. И когда нам с ним надо было попасть на ПС 750 кВ и пришлось ждать танк со свинцовых листом на «брюхе» (ослабляет радиацию в 3 раза) или КРАЗ со свинцовой будкой весом 10 тонн (ослабляет радиацию в 12 раз), Малафиенко предложил идти туда и обратно пешком вдоль канала водоснабжения на расстоянии 100—120 м от аварийного реактора, объяснив, что мы «…всего-то получим 1 бэр по пути туда и 1 бэр по пути обратно». Мы так и поступили, хотя «прибавка» 2 бэр к полученной им дозе могла значительно повлиять на его здоровье. Уже в 2005 г. он прислал мне письмо с техническими вопросами по продукции ЗАО «ЧЭАЗ». Я был рад тому, что он жив и продолжает работать. Во время моих командировок на ЧАЭС продолжали умирать работники станции, в основном в результате сердечнососудистых заболеваний.

Позже были опубликованы статистические данные заболеваемости среди 60 тысяч милиционеров, которые охраняли внешнее кольцо 30-километровой зоны вокруг ЧАЭС. Более 50% из них после 1986—1987 гг. заболели нейрососудистой дистонией различной степени тяжести.

В 1986 г. бригадами организаций-разработчиков и заводов-изготовителей была проделана огромная работа по ревизии, проверке и наладке низковольтного оборудования РЗА на ЧАЭС, что позволило уже в конце 1986 г. пустить в промышленную эксплуатацию энергоблок № 1. Об объеме работ можно судить по тому факту, что на каждом энергоблоке проверялись и тестировались блочные щиты управления оперативного и неоперативного контура (около 400 панелей), шкафы собственных нужд 0,4 и 6 кВ (несколько десятков шкафов), шкафы управления задвижками типа РТЗО (около 500 штук), аппаратура РЗА ПС 750 кВ (несколько десятков панелей), релейная аппаратура систем безопасности реакторов, оборудование береговой насосной станции, хранилища радиоактивных отходов и другие вспомогательные сооружения.

На ЧАЭС трудились бригады ВНИИР (14 чел.), ЧЭАЗ (10 чел.), бригады Ташкентского отделения ВНИИР, заводов объединения «Средазэлектроаппарат» и других заводов, закреплённых за ВНИИР, а также бригады ВНИИЭлектроаппарата (г. Харьков) и закреплённых за этим институтом заводов.

В 1987 г. работы по ревизии и наладке оборудования продолжались, что позволило запустить в промышленную эксплуатацию также и энергоблоки №2 и 3.

Надо сказать, что люди в командированных на ЧАЭС бригадах, как и сами работники станции, трудились самоотверженно и не было ни одного человека, кто бы отказался ехать в командировку на ЧАЭС, хотя все понимали, что это было связано с риском для здоровья и даже для жизни. Вскоре после окончания работ на ЧАЭС умер инженер ВНИИР Николаев, получил инвалидность Поляков, у некоторых произошли изменения в крови, ряд командированных заболели сосудистыми заболеваниями.

В начале 90-х годов государство начало требовать от участников ликвидации последствий аварии на ЧАЭС подтверждения полученных ими радиационных доз облучения. Эти дозы должны были фиксироваться накопителями радиационных доз, которые крепились на груди у каждого командированного.

В 1992 г. я выехал на ЧАЭС, которая находилась уже в независимой Украине, для подтверждения радиационных доз облучения, полученных сотрудниками ВНИИР. Однако оказалось, что накопители, очевидно, никто не расшифровывал, так как по каждому накопителю записали дозы от 0,05 до 0,07 бэр.

Пришлось восстанавливать полученные дозы облучения по маршрутным листам — по дате и времени пребывания сотрудника в каждом помещении, что подтверждалось документально утверждёнными протоколами совещаний, испытаний и наладки. Маршрутные листы сопоставлялись с данными мониторинга радиационной обстановки в каждом помещении, который проводился военными и впоследствии был передан на ЧАЭС.

Мы выражаем глубочайшую благодарность сотрудникам ЧАЭС, которые помогли восстановить сведения о полученных нами дозах внешнего радиационного облучения, так как в противном случае государство могло лишить нас статуса ликвидаторов последствий аварии на ЧАЭС.