Двести электриков и один мечтатель

Электрификация России согласно плану ГОЭЛРО — фантастически успешный проект форсированного промышленного развития страны, ставший возможным благодаря уникальному совпадению мечтаний одних с патриотическим прагматизмом других

В декабре 1919 года был дан старт первому крупному опыту программно-целевого планирования — составлению плана электрификации России (ГОЭЛРО). Его принципы и методы разработки во многом предвосхитили такие известные технические проекты ХХ века с участием государства, как создание атомной бомбы и высадка человека на Луну, а также перевооружение германской армии в 1942–1944 годах — в итоге потерпевшее неудачу, но с точки зрения техники планирования не менее блестящее.

Какие люди стояли за этим? Какие усилия приложила судьба, чтобы на первый взгляд случайно свести вместе две крупнейшие инновации начавшегося века: техническую (электроэнергетику) и политическую (большевизм) — и пересечь их интересы, без чего появление этого проекта было бы невозможно?

Из духа электричества

В 1893 году молодой самарский юрист и помещик Владимир Ульянов, только что приехавший с карьерными амбициями в столицу империи и устроившийся помощником к адвокату (присяжному поверенному) Волькенштейну, знакомится с 21-летним студентом Санкт-Петербургского технологического института Глебом Кржижановским. Оба уже имеют опыт приобщения к стремительно входящему в моду в России марксизму. В частности, Глеба привел в марксистский кружок студентов-технологов еще один будущий электрик, его соученик по институту Леонид Красин, для которого Кржижановский до конца жизни так и останется Глебушкой.

Самого Красина, пожалуй, наиболее яркой личности в плеяде русских «марксистов-электриков», в это время в Петербурге нет. Как раз за участие в этом кружке он арестован, исключен из вуза и, как говорится, «призван к отбыванию воинской повинности». Однако в дальнейшем пути его с Ульяновым-Лениным пересекутся еще не раз. Красину предстоит сыграть видную роль как в становлении марксистской партии в России, где вокруг него группируются представители наиболее радикального, террористического, крыла, специализирующиеся на экспроприациях, так и в борьбе за лидерство в ней.

Любопытно, что благодаря Красину электричеству предстоит сыграть и вполне материальную роль в зарождении большевизма. В сейфах и котельных ТЭС петербургской компании «Общество электрического освещения 1886 года», куда Красин устроится ведущим инженером, будут храниться добытые его боевиками (Камо и, предположительно, Сталиным) 500-рублевые купюры, похищенные при ограблении инкассаторского дилижанса в Тифлисе.

Однако во внутрипартийной борьбе Красин проигрывает Ильичу контроль над финансами партии и в начале 1909 года после (возможно, сфабрикованного) обвинения в денежных махинациях покидает революционное движение. Как тогда казалось, навсегда — чтобы целиком посвятить себя электричеству. Однако острейший дефицит кадров, имеющих навыки хоть в какой-то деятельности, кроме партийной борьбы и ораторского мастерства, уже через год после октябрьского переворота приводит Красина, поначалу остро не принявшего революцию, на пост наркома торговли и промышленности, а также путей сообщения, а затем — внешней торговли. При этом с министерским портфелем он умудрялся совмещать должность полпреда — то во Франции, то в Великобритании, где и пробудет до свой смерти в 1926 году.

Наркому Красину суждено будет сыграть свою роль в реализации плана ГОЭЛРО. Он добывал для него валюту и импортное оборудование, в том числе путем распродажи ненужных пролетариату сокровищ Эрмитажа и Третьяковской галереи. Радикализм Красина сказался и в его послереволюционной деятельности — именно Красин подготовил декрет об отказе Советской России отвечать по долгам России царской. Трудно сказать, насколько страна выиграла от этого решения в долгосрочном плане. Из европейских государств предоставлять жизненно необходимые для индустриализации СССР кредиты не отказывалась только Германия. Но с приходом к власти взявшего курс на экономическую автаркию Гитлера пересох и этот канал «притока капитала». И если бы не Великая депрессия в США, заставлявшая искать заказы хоть у черта на куличках, судьба строительства социализма вполне могла оказаться под вопросом.

Однако для истории, о которой идет речь в этой статье, важнее отношения Ленина с Кржижановским, почти тридцать лет спустя после их первой встречи сыгравшие ключевую роль в появлении на свет одного из самых знаменитых технических проектов ХХ века. Молодых людей, возможно, сближает не только то, что оба они адепты нового и «единственно верного» марксистского учения, но и происхождение. Они земляки (Кржижановский родом из Самары), к тому же мать Глеба немка (отец из обрусевших поляков); Владимир в числе прочих имеет и немецкие корни по материнской линии. Во всяком случае, на сделанной несколькими годами позже фотографии «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», как гордо именуют себя несколько немногочисленных петербургских марксистских кружков, они рядом. По другую строну от не ставшего еще Лениным Ульянова — Юлий Мартов, будущий лидер меньшевизма, а на тот момент ближайший друг Ильича.

Разделить им предстоит и удар судьбы — в декабре 1895 года Кржижановского арестовывают одновременно с Лениным и после полутора лет предварительной отсидки в Петербурге, а затем в пересыльной тюрьме московской Бутырки, отправляют на три года в ссылку. Примерно туда же, куда и Ильича: в Минусинский уезд Красноярской губернии. Однако потом жизнь понемногу разводит друзей юности, и Глеб Максимилианович, успев в 1903 году на II съезде РСДРП стать членом ее Центрального комитета, через год покидает ЦК под довольно формальным предлогом. Правда, потом он еще будет довольно активно участвовать в первой русской революции, нелегально перебравшись в Петербург, где ему, как бывшему ссыльному, проживать было запрещено.

Однако после того как манифестом от 17 октября 1905 года были объявлены политические и иные свободы и «отпущение грехов» бывшим политзаключенным, с революционными увлечениями юности для Глеба, как и для большинства его сверстников, в основном оказалось покончено. Да, в общем-то, это уже и не та Россия, вопиющая отсталость которой в начале 1890-х толкала массу вполне респектабельной молодежи «в революцию». За последнее десятилетие XIX века промышленное производство страны выросло вдвое, а в тяжелой промышленности — почти втрое.

Правда, на стыке веков Россия (как и 108 лет спустя) становится жертвой глобального финансового кризиса, который переживает особенно тяжело, погрузившись в семилетнюю, а в некоторых видах деятельности и в девятилетнюю рецессию, сопровождающуюся сильным падением доходов рабочих, ростом протестных настроений и маршами несогласных — самый известный вошел в историю под именем Кровавого воскресенья. Однако по завершении революции 1905–1907 годов, радикально модернизовавшей общественную жизнь в стране, недостатка в инвестициях в российскую промышленность снова нет, и динамичный рост, а с ним и уровень зарплат фабрично-заводского пролетариата постепенно восстанавливаются.

Должности Кржижановского — заведующий кабельной сетью «Общества электрического освещения 1886 года» сначала в Санкт-Петербурге, а затем в Москве — вполне респектабельны и доходны (он занимает весь второй этаж дома на Садовнической улице — достаточно близко от Кремля), а работа увлекательна. Кстати, столь же неплохо развивается карьера и у полностью отошедшего от революционной деятельности Красина. Он поступает на службу в германскую электротехническую компанию «Сименс-Шуккерт», становится ее видным специалистом, а в 1911 году компания направляет Красина в Россию, где он вскоре дорастает до генерального представителя.

Тем временем Кржижановский участвует в проектировании и строительстве первой в России и весьма инновационной по тем временам районной электроцентрали — электростанции на торфе «Электропередача» в районе нынешнего Ногинска — и с 1912 года на десять лет становится ее директором. Инновационность состоит в том, что впервые генерирующая мощность приближается не к потребителю, а к источнику топлива (в дальнейшем весь план ГОЭЛРО будет основан на этом принципе) и объединяется в сеть с другой станцией — в данном случае с работавшей в Москве с 1897 года электростанцией на Раушской набережной, для чего прокладывается первая в России высоковольтная линия напряжением 70 кВ.

Еще одна инновационная идея, над которой с перерывами работает Глеб Максимилианович, — строительство Волжской ГЭС на своей малой родине, в районе Самарской Луки. В дореволюционной России опыта строительства ГЭС не было — первым станет Волховстрой, введенный в эксплуатацию по плану ГОЭЛРО в 1926 году. А до Волжской ГЭС очередь дойдет только в 1950-м — ее водохранилище целиком затопит приволжский город Ставрополь, который после переноса на новое место вскоре получит имя Тольятти (чтобы не путать с северокавказским тезкой) и станет знаменит своей автопродукцией. Тем не менее в 1915 году на совещании по проблемам использования подмосковного угля и торфа в докладе директора станции «Электропередача» Кржижановского уже будут изложены все главные принципы энергостроительства, которые через пять лет станут основой будущего плана ГОЭЛРО.

Естественная монополия

Впрочем, исключительность Кржижановского на фоне других инженеров-энергетиков того времени состояла, пожалуй, лишь в юношеской дружбе с Лениным, которая неожиданно приобрела значение после утверждения большевиков во власти. Российская электротехническая школа в целом была весьма продвинутой и считалась одной из лучших в мире. Деятельность ее координировалась VI (электротехническим) отделом Русского технического общества, а также Всероссийскими электротехническими съездами, проводившимися начиная с 1900 года раз в два года, так что к началу Первой мировой войны съездов прошло уже семь. На этих съездах рассматривались как технические проблемы, так и вопросы стратегии развития электроэнергетики в России.

Среди стратегических вопросов главный — где лучше строить тепловые электростанции: непосредственно в промышленных регионах (и затем возить к ним топливо) или, наоборот, в местах добычи топлива (и передавать электроэнергию по линиям электропередачи). Большинство российских ученых и инженеров-электротехников склонялись ко второму варианту. Это следствие специфики топливной базы Центральной России. Тут имеются крупнейшие запасы бурых углей и торфа, для перевозки непригодного и поэтому в качестве топлива на первых этапах развития энергетики практически не применявшегося. Поэтому электростанции поначалу приближали к местам потребления, они были небольшими и работали на привозимом за тридевять земель и поэтому дорогом топливе.

Такая структура электроэнергетики, кстати, сыграла злую шутку с энергообеспечением столиц Российской империи в процессе ее развала и постепенного раздувания на бывших окраинах пламени гражданской войны. Москва и Петроград оказались отрезаны от донецкого угля и бакинской нефти (иначе говоря, неожиданно сама собой реализовалось именно та цель, которую в 1942 году ставил, но так и полностью и не достиг Гитлер). В связи с чем срочно пришлось строить временную Шатурскую электростанцию под Москвой, работавшую на местном торфе, — этот трудовой подвиг народа запечатлен в известном фильме «Коммунист» с Евгением Урбанским в заглавной роли.

Первый шаг к созданию новой структуры энергетики, основанной на сети районных станций, работавших на местном топливе и обеспечивавших электроэнергией крупный промышленный регион, был сделан в 1914 году под Москвой, на Богородской торфяной электростанции «Электропередача», проектировщиком и директором которой, как уже упоминалось, был Глеб Кржижановский. А с параллельным подключением другой электростанции — Московской — возникла первая в России энергосистема. Тем самым закладывались основы инфраструктуры энергетики как естественной монополии, требующей государственного регулирования и каких-то форм общенационального планирования.

Довольно бурный рост дореволюционного энергостроительства все больше убеждал специалистов в необходимости единой общегосударственной программы, которая увязала бы развитие энергетической базы как с ростом ресурсов, так и с формированием потребности в электроэнергии. Это требовало если не плана, то, по крайней мере, научно обоснованного прогноза роста промышленности в регионах, а также темпов электрификации транспорта и жилищно-коммунального хозяйства. Электротехнические съезды регулярно принимали резолюции о государственном значении электроснабжения и о необходимости сооружения крупных электростанций вблизи топливных месторождений и в бассейнах рек и о связывании этих станций между собой.

Однако реакция российских властей на потребности зарождающегося инфраструктурного комплекса, которому суждено было изменить лицо экономики и образ жизни в ХХ веке столь же радикально, как это сделали железные дороги в ХIX и интернет в ХХI, была практически нулевой. Электроэнергетику прозевали примерно так же, как СССР собирался прозевать нарождающуюся информационную революцию, продолжая делать упор на локомотивы роста экономики предыдущего века — выплавку чугуна и стали и т. п. Конечно, нельзя сказать, что именно это в обоих случаях привело к крушению империй, но, возможно, это было той каплей, которая в конечном счете перевесила чашу весов.

Отсутствие стремления государства к партнерству не могло не влиять на настроения инженеров-электротехников. И не исключено, что это стало одной из причин несколько выходящей за рамки простой статистической закономерности причастности ряда инженеров-энергетиков к революционному движению.

В итоге вышло так, что Г. М. Кржижановский, Л. Б. Красин, И. И. Радченко, П. Г. Смидович, С. Я. Аллилуев и многие другие (большинство этих фамилий уже ничего не говорят современному читателю, посему приведем их с инициалами, на случай, если кому-то захочется навести дальнейшие справки в интернете), поднимавшие в 1920-х энергетику Советской России из руин, на самом деле восстанавливали то, в разрушении чего сами же и приняли довольно активное участие.

Однако почему вышло так, что вожди мирового пролетариата оказались в этом отношении прозорливее, казалось бы, более образованных и культурных властей царской России и разглядели ту ключевую роль, которую предстояло сыграть электричеству в судьбах века?

Второе слагаемое

Не будет преувеличением сказать, что большевики узурпировали политическую власть, не имея не малейших представлений о том, что же делать с экономикой. В теории было ясно, что теперь все должно идти по «единому народнохозяйственному плану», который заменит рыночную конкуренцию. Однако что будет представлять собой этот план и каким образом его задания предстоит доводить до каждого из полутораста миллионов жителей России, оставалось загадкой. Ленин сетовал, что, хотя «частная собственность на средства производства осуждена историей» и это «установлено с научной точностью», но «знания организации в масштабе миллионном, знания организации и распределения продуктов и т. д. — этого у нас нет. Этому старые большевистские руководители не учили нас».

В результате вся экономическая политика первых лет — цепь сплошных импровизаций, отодвигающая идею единого народного плана куда-то в заоблачные дали. Эти импровизации уже к концу 1918 года, когда Гражданская война еще даже не приобрела сколько-нибудь заметных масштабов, привели экономику в состояние «тепловой смерти». Лишь к началу 1920 года, когда война в основном будет закончена, начнут формироваться подходы к хозяйственному восстановлению на основе какого-нибудь плана.

Таких подходов два — и они развиваются параллельно, а в некоторых отношениях и противоположно друг другу. Согласно первой концепции, «план» — это качественное выражение определенной долгосрочной хозяйственной политики, а в основе этого плана — некий центральный орган, отвечающий за общее руководство наркоматами. Вторая концепция (на современном языке мы назвали бы ее программно-целевым планированием) предполагает, что план — это серия проектов, содержащих специфические и подробные предложения о проведении определенного объема работ в конкретной области и в определенный период. Заметим, что пока еще ни одна из этих концепций и отдаленно не напоминает сформировавшуюся десятилетие спустя и просуществовавшую до самого заката СССР в 1991 году точку зрения, что план — это всеобъемлющий и детализированный «до последнего гвоздя» бюджет всей национальной экономики.

Ленин становится ярым сторонником второго, «специфического» подхода к планированию. В апреле 1918 года он между делом пишет заметку об электрификации транспорта и земледелия как о долгосрочных «драйверах роста» для экономики России. В феврале 1920-го, когда проблема планирования снова приобретает актуальность, Ленин опять ставит вопрос об «электрификации деревни, связывая ее таким путем с городом». По его предложению ВЦИК решает «приступить к более планомерному хозяйственному строительству», а, принимая во внимание «первенствующее значение» электрификации для промышленности, земледелия и транспорта, ВЦИК поручает ВСНХ разработать соответствующий проект и создать Государственную комиссию по электрификации России (ГОЭЛРО) во главе с Кржижановским.

Состоявшийся вскоре IX съезд партии полностью одобрил «специфический» подход к планированию, признав, что проведение «единого народнохозяйственного плана» естественно распадается на ряд конкретных задач, а технической основой плана будет «разработка плана электрификации народного хозяйства».

Что же повлияло на выбор Лениным электрификации в качестве ключевой задачи экономической политики — настолько, что он смог подавить своим авторитетом наиболее влиятельных коллег того времени, Троцкого и Рыкова, отстаивавших идею комплексных всеобъемлющих пятилеток? Вплоть до того, что, говоря в ноябре 1920 года на московской партконференции о десятилетнем периоде, который понадобится для осуществления программы электрификации (самой программы к этому времени еще нет), вождь отождествляет эти десять лет со сроком строительства коммунизма, впервые провозгласив свою знаменитую двучленную формулу («Коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны»), а месяц спустя назовет наконец-то вышедший объемистый проект второй Программой партии.

Даже после того, как сторонники Троцкого в феврале 1921 года все-таки продавливают идею создания Госплана при Совете труда и обороны, Ленин продолжает бороться против всеобщего плана и противников практического и точного планирования, считая, что любая идея плановой комиссии, кроме ГОЭЛРО, является «самомнением невежества». Ленин успокаивается лишь тогда, когда в Госплан, состоящий из 34 человек (из них членов партии только семь, остальные «буржуазные специалисты»), вливается ГОЭЛРО как подкомиссия нового органа, а во главе Госплана оказывается все тот же Кржижановский. Впрочем, происходит все это уже в апреле 1921-го, когда партия делает крутой вираж к НЭПу, возвращающий страну к рыночной экономике.

А в феврале 1920-го, когда принимается решение о создании ГОЭЛРО, Ленин, с его тонкой интуицией политика, по-видимому, уловил, что электрификация — как раз та сфера, где централизованное государственное управление способно дать видимый и ощутимый эффект, который не в состоянии была обеспечить прежняя власть. И он наконец сможет внятно объяснить народу России, зачем, собственно, тому понадобилась социалистическая революция и связанные с ней жертвы. Снедаемый нетерпением, Ленин призывает Кржижановского озаботиться «пиаром» своей работы и как можно шире рассказывать о работе комиссии. Возможно, Ленин видел в электрификации и способ завоевания с ее помощью симпатий крестьянства, которое, в отличие от пролетариата, идеи социализма особо не увлекли.

Весьма вероятно, что инициатива плана ГОЭЛРО отразила и впечатление Ленина от плана социалистической перестройки всего народного хозяйства Германии, изложенного в книге Карла Баллода «Государство будущего, производство и потребление в социалистическом государстве», изданной в Германии в 1898 году. Согласно этому плану, электрификацию предполагалось провести всего за четыре года. В 1919-м книга спешно была переведена на русский язык, Сказалось, видимо, и впечатление от вышедшей немногим раньше книги ректора МВТУ Василия Гриневецкого «Послевоенные перспективы русской промышленности».

О личности и книге Гриневецкого стоит сказать несколько слов отдельно, поскольку, хотя специально она и не посвящена вопросам электрификации (а сам он к началу работы над планом ГОЭЛО уже умер от сыпного тифа), тем не менее оказала на технических «отцов» этого проекта весьма заметное влияние. Парадокс состоял в том, что, с презрением относясь к большевистским вождям и их действиям, Гриневецкий среди них, по словам Троцкого, «сделался вроде пророка, учителя планирования». Главная идея его работы, нашедшая отражение в плане ГОЭЛРО, состоит в том, что основным направлением энергетики ближайшего будущего станет развитие районных станций, работающих на малоценном, зато дешевом топливе. Затем дороговизна топлива сделает рентабельной постройку гидроэлектростанций: на реках Свирь, Мета, Волхов, Днепровских порогах, реках Кавказа. Гриневецкий дает расчет мощности таких станций на 6–10 лет, который поразительным образом совпадет с тем, что было заложено потом в плане ГОЭЛРО и реализовано.

Кроме того, книга, написанная в 1917 году, содержит исчерпывающую программу «сталинской» индустриализации 1930-х. Вот несколько вольных цитат:

Урал и Кузнецкий район имеют «все данные для развития крупной металлургической промышленности современного типа».

Интересы промышленности... ставят на ближайшую очередь прямую железнодорожную связь Сибири и Туркестана.

Многолетних работ и колоссальных затрат потребует создание новых водных магистралей (соединение Волги с Доном, регулирование порогов Днепра, соединение Черного и Балтийского морей, Волжского бассейна с Белым морем и Ледовитым океаном).

Предстоит вскоре переход с паровозной тяги на транспорте на тепло- и электровозную. (Об этих чудесах техники тогда знали почти так же мало, как о ракетах и реактивных двигателях.)

Поэтому, когда мы сравниваем успехи индустриального развития СССР в первое двадцатилетие после революции с плодами технического развития страны в первое двадцатилетие после рыночных реформ, нельзя забывать, что первые опирались на труды профессоров вроде Гриневецкого, взращенных в недрах царской России. Тогда как вторые — на ученых позднесоветской и раннерыночной выучки, многие из которых, во всяком случае в части экономических наук, проходили «свои университеты» преимущественно на партийных и комсомольских собраниях либо вообще непонятно где. Как говорится, почувствуйте разницу.

Наконец, возникновению плана ГОЭЛРО предшествовала и некоторая инициатива снизу. В мае 1918 года был образован Центральный электротехнический совет (ЦЭС) — преемник и продолжатель Всероссийских электротехнических съездов. ЦЭС уже в декабре 1918 года организовал Бюро по разработке общего плана электрификации страны, а примерно через год Кржижановский послал Ленину свою статью «Задачи электрификации промышленности» и получил восторженный отклик и просьбу написать об этой проблеме популярно — с целью увлечь ею «массу рабочих и сознательных крестьян». Написанная буквально за неделю брошюра сразу была издана, а еще через пару недель Совет рабоче-крестьянской обороны утвердил, а Ленин подписал положение о Комиссии ГОЭЛРО. Так давняя юношеская дружба двух совершенно не похожих людей дала толчок индустриальному преобразованию России.

Комиссию возглавил Г. М. Кржижановский. В ее состав, утвердивший окончательную редакцию программы работ, входило 19 человек. К участию в работе комиссии были привлечены более 200 ученых и техников, в том числе И. Г. Александров, Г. О. Графтио, А. Г. Коган, К. А. Круг. Б. И. Угримов, М. А. Шателен. Не будучи, мягко говоря, восторженными сторонниками новой власти, ученые и инженеры шли на сотрудничество с ней как из патриотических соображений (новая власть демонстрировала свою в этом заинтересованность и политическую волю к воплощению идей, к которым прежняя власть оставалась равнодушной), так и из чисто прагматических. Например, известно, что специалисты, перешедшие позже в Госплан, получали зарплату 1 млн рублей в месяц, пайки высшей категории и одежду для себя и семьи, а также право бесплатного проезда в транспорте наравне с членами ВЦИК. В период разрухи, отсутствия самых необходимых продуктов, а также в пору преследований, обысков и конфискаций это означало, что сотрудничавшие с советской властью энергетики попадали в совершенно иные условия. Так, например, Г. О. Графтио (автор проекта Волховстроя) благодаря личному заступничеству Ленина был избавлен от чрезмерно пристального внимания чекистов.

Кто электрифицировал Россию

План, рассчитанный на 10 и 15 лет (две очереди), состоял из программы «А» — восстановление и реконструкция мощностей довоенной электрической системы — и программы «Б», предусматривавшей строительство 30 районных электростанций (20 тепловых и 10 гидроэлектростанций, из которых наиболее известен введенный в строй в 1932 году Днепрогэс — самая мощная на тот период ГЭС в Европе).

План также предусматривал электрификацию ряда железных дорог и строительство новых магистралей. Значительный упор был сделан на преобразование сельскохозяйственного производства, внедрение механизации и химизации, а также прогрессивных систем земледелия и развитие ирригации и мелиорации.

Практические шаги по выполнению плана ГОЭЛРО были начаты лишь в 1923–1924 годах. Так называемая программа «А», предусматривавшая восстановление разрушенного энергетического хозяйства страны, была выполнена уже в 1926 году. А к 1931-м были перевыполнены все плановые показатели по энергостроительству. Вместо запроектированных 1750 кВт новых мощностей ввели в эксплуатацию 2560 кВт, а производство электроэнергии только за последний год увеличилось почти вдвое. К 1935-му (конец второй очереди) план ГОЭЛРО был значительно перевыполнен уже по всем основным целям. Вместо запланированных 30 электростанций было построено 40, а их суммарная мощность была в два с половиной раза больше, чем предусматривалось. Советская энергетика вышла на уровень мировых стандартов и заняла третье — после США и Германии — место в мире.

Наиболее ярко успех плана проявлялся в постепенном исключении импортных поставок оборудования — за счет развития энергомашиностроения. Если в 1923 году завод «Электросила» изготовил всего четыре первых гидрогенератора мощностью по 7,5 МВт для Волховской ГЭС, то к середине 1930-х в стране функционировали крупные предприятия, такие как «Электрозавод» (Москва), «Динамо» (Москва), «Красный котельщик» (Таганрог), Турбогенераторный завод им. С. М. Кирова (Харьков). К 1934 году СССР полностью отказался от импорта энергетического оборудования.

Причиной невиданных темпов строительства был не только энтузиазм народа, но и ряд таких аспектов реализации плана ГОЭЛРО, которые не было принято афишировать. Значительную часть строителей составляли призванные в так называемые стройтрудармии солдаты, а также заключенные. Для финансирования программы, как уже было сказано, широко распродавались сокровища отечественной культуры, ну и, разумеется, зерно — притом что внутренний зерновой баланс складывался непросто. Правда, утверждение, что именно чрезмерный экспорт зерна привел к голоду 1932–1933 годов, тоже является передержкой — но уже в другую сторону.

Монтаж и наладка поставленного из-за границы оборудования проводились с широким использованием зарубежных специалистов, столкновение которых с советским менталитетом, ориентированным на скорейший ввод объектов в эксплуатацию, приводило к сложным и даже аварийным ситуациям. К середине 1930-х необходимость в зарубежной помощи отпала, но ряд иностранных специалистов не пожелал покидать СССР и оставался у нас до самой войны. Судьба многих их них оказалась трагической. Одних репрессировали наши власти: сослали в Сибирь, Казахстан, на Дальний Восток; другие были интернированы в Германию и подверглись репрессиям уже там.

Уникальность, привлекательность и практическая реальность плана ГОЭЛРО стали причиной попыток копирования его ведущими странами мира. В 1923–1931 годах появились программы электрификации США (разработчик Фран Баум), Германии (Оскар Миллер), Англии (так называемая комиссия Вейера), Франции (инженеры Велем, Дюваль, Лаванши, Мативе и Моляр), а также Польши, Японии и так далее. Но, кажется, они потерпели неудачу еще на стадии планирования и технико-экономических разработок.

В России же помимо плана ГОЭЛРО в том же 1920 году был составлен еще один «специфический» план, правда, менее масштабный. Транспортная комиссия во главе с Троцким разработала подробный пятилетний план восстановления транспорта, который тоже был выполнен досрочно — за три с половиной года. Однако из-за одиозного имени главы этого «транспортного ГОЭЛРО» впоследствии в стране о нем знали мало, в отличие от широко рекламируемого плана Кржижановского.

Разные судьбы

Остается сказать несколько слов о том, что стало с участниками ГОЭЛРО. Г. М. Кржижановский оставался на посту председателя Госплана до ноября 1930 года. Однако скомканный план первой пятилетки, сроки которой смещались трижды, очевидно, не удовлетворили новое политическое руководство страны, к тому же новая концепция абсолютно централизованного планирования и победа в дискуссиях о плане «телеологов» над «генетиками» вряд ли была по душе и самому Глебу Максимилиановичу. Он перемещается на менее ответственную должность председателя Главэнерго Наркомтяжпрома, а затем — «в науку», оставаясь членом ЦК до 1939 года.

Госплан возглавил еще один самарец, В. В. Куйбышев, который вскоре умрет несколько странной для того времени смертью — от алкоголизма. (Все последующие председатели Госплана, вплоть до Н. А. Вознесенского в 1950 году, погибнут уже от пули.) Самого Кржижановского Сталин не тронул, то ли приняв во внимание возраст и дружбу с Лениным, то ли просто считая неопасным (Юлиан Семенов приводит якобы такие слова Сталина: «Кржижановского надо назначать на самые ответственные участки работы, дать ему собрать аппарат из себе подобных, затем набраться терпения, пока не напортачит, а после выгнать всех его протеже взашей» — насколько можно доверять этому источнику, непонятно), и он благополучно дожил до 1959 года.

Судьбы других членов Комиссии ГОЭЛРО сложились по-разному. Для многих из них участие в работе комиссии открыло путь наверх: И. Г. Александров — главный инженер Днепростроя, а затем член президиума Госплана, А. В. Винтер — директор Днепростроя, а затем — управляющий Главэнерго. Однако постепенно приходят другие времена, и многие творцы плана ГОЭЛРО перемещаются в систему Академии наук. Минуя все необходимые промежуточные ступени, академиками становятся Александров, Ведереев, Винтер, Графтио, Кржижановский. Не у всех, однако, судьба сложилась столь благополучно. Из одного только руководящего ядра Комиссии ГОЭЛРО пять человек были репрессированы: Н. Н. Вашков, Г. Д. Дубеллир, Г. К. Ризенкамф, Б. Э. Стюнкель, Б. И. Угримов.

Отдельного внимания заслуживает судьба одного из крупнейших теплотехников ХХ столетия — Леонида Рамзина, не принадлежавшего к руководящему ядру ГОЭЛРО, но активно участвовавшего в ее работе и затем перешедшего в Госплан. В 1930 году фортуна перестала ему благоволить, и он стал главным фигурантом наиболее резонансного процесса того времени — «дела Промпартии» — по обвинениям во вредительстве и в подготовке польско-румынской интервенции. Его «признания» стали основой для последующего обвинительного заключения, и все фигуранты процесса, кроме Рамзина, в конечном счете погибли в лагерях. Что же касается его самого, то он получил возможность продолжать научную работу, правда, уже за колючей проволокой, в первой в СССР «шарашке». Вскоре власть «простила» его и даже осыпала наградами, коллеги стали сторониться Рамзина, многие не подавали ему руки, а на выборах в члены-корреспонденты Академии наук он при тайном голосовании получил лишь один голос «за».

Ну и, наконец, что касается самого «великого толкача дела электрификации». Существует легенда, что на хуторе Алакаевка (мать Ленина, продав имение Кокушкино под Казанью, приобрела небольшой хутор в деревне Алакаевка, на рентные доходы с которого семья и будет в основном существовать вплоть до революции) нашли залежи нефти. И если бы Ильич не поехал в тот злополучный год в столицу, а продолжил мирно заниматься сельским хозяйством, быть бы ему «олигархом». Действительно, Кинельский район Самарской области, где расположено бывшее имение Марии Александровны Ульяновой, располагает 35 млн тонн запасов нефти, почти столько же — потенциальное ресурсы, а объем добычи эксплуатирующего это месторождение ЗАО «Самара-Нафта» — 2 млн тонн. Помножив запасы на нынешнюю цену нефти, получаем примерно 22 млрд долларов. Однако точных данных о том, что все это богатство располагается именно на небольшом клочке земли, некогда принадлежавшим Ульяновым, все же нет.