К.Д. Лаврененко – Вспоминая энергетику военных лет

Огромная созидательная работа, проведенная советским народом под руководством Коммунистической партии по развитию народного хозяйства за годы выполнения плана ГОЭЛРО и предвоенных пятилеток, дала великолепные плоды. Особенно ускоренно развивалась электроэнергетика, занявшая предопределенное ей В.И. Лениным ведущее место в промышленности.

К началу 1941 г. суммарная мощность электростанций страны превышала 11 млн. кВт. Линии электропередачи – кровеносные сосуды промышленности: создавали новый, индустриальный пейзаж необъятных просторов нашей страны, а общая протяженность их достигала 23 тыс. км. С полной отдачей работал Днепрогэс, имевший девять турбин по 62 тыс. кВт – самая мощная электростанция Европы, краса и гордость советской гидроэнергетики!

И вдруг война. Война, принесшая неисчислимые беды советскому народу, в корне изменила характер работы и размещение промышленности в стране. В первую очередь это касалось электроэнергетики, находившейся в тесной зависимости от развития военных событий и потребностей в промышленности, работающей на оборону.

Кто из людей нашего поколения не помнит этого тяжелого, но героического времени? В стране была выполнена гигантская, ни с чем не сравнимая в мировой практике работа по перебазированию промышленности на восток, созданию там огромных мобильных предприятий,обеспечивающих необходимую помощь армии. Все советские люди самоотверженно выполняли зов партии:

"Все для фронта, все для победы!"

Уже в первые дни войны был создан правительственный совет по делам эвакуации промышленности на восток страны. Председатель – кандидат в члены политбюро ЦК партии Н.М. Шверник, заместители Председателя – А.Н. Косыгин и М.Г. Первухин, являвшиеся одновременно, заместителями Председателя Совета Народных Комиссаров СССР.

Наркомат электростанций и ряд других промышленных ведомств были в ведении М.Г. Первухина. Крупный специалист начавший свою деятельность в энергетике, где он прошел большой путь от инженера до наркома электростанций и электропромышленности, М.Г. Первухин оказывал большую помощь в перемещении энергопредприятий и строительстве электростанций на востоке, в ускоренном восстановлении энергетики в освобожденных районах.

Но все это было позднее. А тогда, в солнечное воскресное утро 22 июня 1941 г., трудно было представить, какие тяжелейшие испытания постигнут наш народ, хотя многие в этот день понимали, что начавшееся столкновение двух миров разной социальной направленности означало для нас – быть или не быть.

Начало войны застало меня на строящейся Кураховской ГРЭС Донбассэнерго, где я как представитель Наркомата электростанций возглавлял пусковую комиссию.

В то время быстро растущий промышленный Донбасс испытывал недостаток в электроэнергии. Поэтому на строительство Кураховской ГРЭС были направлены значительные материальные и технические средства, которые должны были ускорить пуск электростанции.

К 9 июня 1941 г. первая турбина 50 тыс. кВт была поставлена на холостые обороты, а 22 июня она должна была принять первую нагрузку.

Пуск новых агрегатов всегда праздник для коллектива предприятия.

А тут входили в строй первые котел и турбина новой крупной электростанции, это было событием не только для нас – кураховцев, но и для всей донбасской энергосистемы. Мы тщательно готовились к набору нагрузки; хотелось, чтобы этот день был праздником не только для строителей, монтажников и эксплуатационников станции: мы думали, набрав в первый же день полную нагрузку на турбогенераторе, преподнести свой подарок стране.

В то памятное летнее утро мы только что развернули турбину до полных оборотов и готовились к синхронизации с энергетической системой, когда на площадку турбины прибежал взволнованный секретарь партийной организации строительства – радио передало сообщение о нападении фашистской Германии на Советский Союз.

Электростанция была оборудована технологическими радиоточками и через несколько минут мы слушали речь В.М. Молотова.

Надо сказать, что первая турбина была поставлена Кураховской ГРЭС швейцарской фирмой Броун-Бовери и монтировалась под руководством двух немцев – шеф-мастеров фирмы. Это были специалисты невысокого класса, особенно младший мастер, ведавший работами по системе регенерации и другому вспомогательному оборудованию, зато в отличие от старшего мастера он был ярый фашист и нередко высказывал это, восхваляя Гитлера и фашистскую систему.

Ко времени пуска агрегата ждали приезда инженера-наладчика от фирмы, но он так и не прибыл. Пуск осуществлялся советскими специалистами.

Оба немца, понимая немного русский язык, также слушали сообщение радио, но по-разному отнеслись к услышанному. Я слышал, как старший мастер взволнованно сказал вполголоса в адрес Гитлера:

– Боже мой! Какой дурак! Куда он лезет?!

Второй мастер подчеркнуто спесиво заявил, что Гитлер завоюет весь мир.

В тот же день немцы были интернированы и несколько дней спустя отправлены через Турцию на родину. Весь пуск и наладка агрегата осуществлялись без них.

Уже после войны, в 1948 г. мне пришлось выехать в Швейцарию для предъявления рекламации фирме Броун-Бовери в связи с появлением трещин в роторах всех трех турбин, поставленных фирмой перед войной и переведенных с Донбасса на Урал.

В переговорах с одним из директоров фирмы, когда шел разговор о правомерности нашей рекламации через 8 лет после поставки оборудования, я спросил, почему на пуск первой турбины на Кураховку не прибыл для выполнения договорных обязательств представитель фирмы?

Ответом было:

– Общая военная ситуация в Европе не позволила это сделать.

А когда я сказал, что ведь обе страны (СССР и Швейцария) были вне войны, последовал ответ:

– Положение могло измениться в любой день.

К 16 часам генератор был синхронизирован с электросетью и начал отдавать электроэнергию в энергосистему. Новая электростанция Донбасса вступила в эксплуатацию.

Будучи военным летчиком запаса, я обязан был направиться в летную часть, к которой был приписан.

Сдав дела по руководству пуском электростанции, я сообщил об этом по телефону наркому электростанций А.И. Леткову. В ответ получил "разнос" и команду – ускорить пуск второго агрегата, находившегося в монтаже. По резкому и взволнованному голосу наркома чувствовалось, как нелегко ему сейчас приходится. Андрей Иванович разъяснил мне, как пуск новой крупной электростанции нужен для обороны страны, и потребовал, чтобы я "немедленно занялся этим делом", иначе он "крепко накажет" меня. Пришлось энергично заниматься делом, которое я только что собирался оставить.

Осуществляя все возможные и даже, как нам казалось, невозможные меры для ускорения пуска второго агрегата, мы тогда еще не могли подумать, что через два месяца оба агрегата Кураховской ГРЭС придется демонтировать.

В первой декаде августа меня вызвал к телефону нарком электростанций, предложил немедленно взять со строительства 300 рабочих и выехать на автомашинах на Днепродзержинскую ГРЭС. Не уяснив из нескольких коротких фраз наркома задачу этой группы и полагая, что Днепродзержинская ГРЭС должна восстанавливаться после бомбардировки, я спросил:

– Нужно брать строителей?

– Неужели не понимаешь? Подбери лучших монтажников больше по тепловому оборудованию и часть электриков – нужно снимать оборудование. Понятно? В твоем распоряжении несколько дней, времени не теряй, нужно быть в дороге через три-четыре часа. Приедешь на "Дзержинку" – позвони.

Прямо со строительных работ были сняты грузовые автомашины, руководитель Тепломонтажа С.П. Гончаров отобрал лучших монтажников, и колонна через 3 часа двинулась на запад.

В дороге я вспоминал, что еще несколько лет назад, когда был инженером-наладчиком, работал на "Дзержинке" по пуску и наладке турбин, тоскливо думал, что именно мне предназначается тяжелая задача закончить деятельность предприятия, которое вместе с коллективом электростанции довелось вводить в большую жизнь. Я понимал, что работающим на станции еще тяжелее, чем мне, убеждал себя, что надо делать, как подсказывает разум, а не поддаваться чувствам и переживаниям. Понимал, а все же легче от этого не становилось.

Позднее, когда приходилось демонтировать другие электростанции, когда уже привык к суровым требованиям войны, не было такой тяжести. Сейчас же было такое чувство, как будто гибнет родной человек и нет возможности помочь ему.

Когда мы проехали около сотни километров, начался дождь, грунтовые дороги превратились в грязное месиво и почти всю ночь пришлось вытаскивать машины из грязи. Утром дороги стали суше, ехать стало легче.

Навстречу нам, на восток шли воинские части, вышедшие из тяжелых боев. До этого, слушая по радио сводки о военных действиях, мы не представляли истинного положения на фронтах. Теперь по виду бойцов и тяжелому состоянию техники стало понятно, что на фронте происходит что-то трагическое.

Поразил меня вид Днепропетровска, который мы проезжали ранним утром. Живой, вечно шумный город-трудяга, который я хорошо знал, был необычно тих. Трубы заводов не дымили – предприятия эвакуировались, на улицах почти замерло движение, только изредка передвигались воинские части, да куда-то спешили редкие прохожие.

Прибыв на "Дзержинку", я зашел к директору электростанции И.К. Хивренко, где к своему удивлению увидел первого заместителя наркома электростанций Д.Г. Жимерина. Оказалось, что он только что прилетел, чтобы организовать эвакуацию энергетических объектов Приднепровья. После короткого отдыха мы начали демонтаж оборудования и прекратили его только накануне вступления фашистских войск в Днепродзержинск.

Д.Г. Жимерин часто выезжал на другие объекты. Уже в конце работ ему предстояло выехать на автомашине в Запорожье, на Днепрогэс. Он решил ехать наиболее коротким путем – по правому берегу Днепра. Примерно через полчаса после его отъезда я, разговаривая по телефону с управляющим Днепроэнерго Д.Л. Гуменюком, услышал от него, что в районе Запорожья, на правом берегу Днепра, высадился крупный парашютный фашистский десант, перерезавший дороги к Запорожью. Немецкие парашютисты пытались занять Днепрогэс, обороняемый только батальоном охраны и работниками электростанции.

Было невероятно, что такой разговор шел по открытому диспетчерскому телефону. Но другого способа сообщить мне об опасности у Дмитрия Лукича не было. Это значило, что заместитель наркома едет прямо на немцев. Нужно было срочно перехватить его где-то в дороге. Диспетчерская связь энергосистемы работала еще нормально и поэтому удалось быстро связаться с Днепропетровским электросетевым районом. Директор электросетей Г.З. Малкин быстро расставил посты на правобережных дорогах на выезде из Днепропетровска, и им вовремя удалось перехватить машину Д.Г. Жимерина. В тот же день, приехав в Днепроэнерго по другой дороге, он уже принимал меры по ускорению эвакуации электрического оборудования и людей из энергосистемы. В это время демонтаж агрегатов на электростанциях Приднепровья шел полным ходом.

Дело это было непростое хотя бы потому, что разобрать котлы, машины и электрооборудование нужно было в считанные дни и часы. Но не только из-за этого. Наибольшая трудность была, конечно, у котельщиков. Тут прежде всего встала задача разрезать трубную систему котлов так, чтобы при последующей сборке обработка концов труб и сварка их происходили с наименьшими затратами труда и без больших потерь по длине. В котельных цехах того времени не было мостовых кранов. Барабаны и каркасы котлов приходилось снимать и опускать с помощью лебедок или быстро изготовленных временных стрел. Кроме того, в условиях крайне ограниченного времени и случайного, неприспособленного для наших задач железнодорожного состава нужно было достаточно эффективно загрузить его трубами, коробами газоходов, воздуховодов, чтобы "не возить воздух" на дальние расстояния. Котельные работы вел С.П. Гончаров, прибывший с кураховской группой. Крупный специалист, находчивый, он успешно в считанные дни провел сложное дело.

У турбинистов дело обстояло проще. Тут при наличии одного мостового крана ждали своей очереди агрегаты, подготовленные к разборке.

Трудности были при извлечении фундаментных рам из бетона и установке крупных деталей на платформы. Так, для погрузки выхлопного патрубка турбин по 50 тыс. кВт пришлось решить необычную задачу. Эта деталь была грибовидной формы и ее полагалось размещать верхней частью непосредственно на платформе, для чего нужно было повернуть ее на 180°. При одном мостовом кране для выполнения этой работы требовалось длительное время, а его как раз и не было. Было решено устанавливать патрубок на платформу так, как его вынимали из агрегата, т.е. широким концом вверх. При этом оказалось, что деталь вышла за предельный габарит, установленный железнодорожными правилами. Эшелону с погруженным оборудованием нужно было следовать через железнодорожный мост в Днепропетровске. Посланный для решений этой задачи представитель станции выяснил в правлении дороги, что от верхнего обреза детали (выхлопной части турбины) до ферм моста остается свободный зазор всего 8 см.

Днепропетровские железнодорожники не разрешали провоз такого груза. Пришлось телеграфно запросить Наркомат путей сообщения. К моему облегчению, через несколько часов последовал ответ с разрешением пропустить груз через Днепропетровский мост со скоростью 1 км/ч. Мы думали, что "патрубки-грибы" прибудут на Кураховскую ГРЭС и там их перегрузят, как положено. Но война внесла свою поправку. Дирекции Кураховской электростанции пришлось вскоре демонтировать собственное оборудование и перегрузками дзержинских эшелонов заниматься было некогда. Так патрубки и доставили "шляпой кверху" в Баку, хотя пришлось при этом пропускать их через несколько мостов. Лишь при погрузке на морской транспорт для доставки в Красноводск их поставили как следует – "грибом" вниз.

Электрики иногда не успевали с упаковкой изоляции (фарфоровых деталей), погрузкой тяжелых трансформаторов и масляных выключателей, консервацией их после слива масла и т.д. Словом, круглые сутки шла напряженная работа, а дела все прибывали, и появились новые задачи, о которых раньше никто не помышлял. Но именно в то тяжелое время организации и люди, причастные к решению этих задач, стремились найти и находили выход из трудных положений, что, к сожалению, не всегда бывает в обычные, мирные дни.

Вагонов, перегонявшихся с запада, где быстро продвигался противник, было достаточно и нужно было успевать с разборкой агрегатов, погрузкой на платформы, формированием и отправкой поездов. Подвижной состав был самый разнообразный, от платформ до крытых вагонов, но выбирать не приходилось. Плохо было только то, что мы не знали, сколько дней остается работать. Военное командование давало "гарантии" на ближайшие два дня, затем продлевало их на день-два и так несколько раз. В течение 12 дней нам удалось демонтировать и вывезти из Днепродзержинска очень много оборудования. Приезжие из Кураховки и персонал электростанции работали до полного изнеможения и проявили большое мужество.

За время работы от приехавших со мной людей не было ни одной жалобы, хотя они понимали, что Донбасс, где остались их семьи, скоро мог оказаться под ударом наступавшего врага. Демонтаж оборудования шел скорее, чем можно было ожидать, и времени у нас оказалось больше, чем предполагалось раньше. Были организованы группы, руководившие работами в цехах, и бюро погрузки, в задачу которого входили обеспечение цехов вагонами, связь с железной дорогой, формирование и отправка поездов по маршрутам. В цехах по-ударному выполнялись графики работ, особенно быстро вел демонтаж начальник турбинного цеха А.И. Кочугов, хороший специалист и организатор. Работа шла быстро, но каждый день был тревожным. С фронта шли нерадостные вести. Тяжелым, очень тяжелым был последний день Днепродзержинска. Зная, что немцы уже близко, мы накануне отправили кураховцев домой. Большинство работников электростанции ушли в армию или уехали вместе с семьями на восток.

В этот день и нам, небольшой группе, оставшейся в последней, замыкающей бригаде, нужно было уходить, чтобы не попасть в лапы гитлеровцев. Мы полагали, что противник за Днепр – крупную водную преграду – сразу не прорвется. На крайний случай в укромном месте возле береговой насосной были на воде две весельные лодки – наш резерв.

С утра еще шла работа по разборке последней турбины. Электростанция после останова этого агрегата не давала электроэнергии и получала ее по линии электропередачи от Днепрогэса. Тяжелая обстановка была в цехах.

В котельном – гнетущая тишина, пусто, людей нет, освещение выключено, полумрак у наружной стены, постепенно переходящий в полную темноту за котлами. В турбинном цехе нет привычного рабочего шума агрегатов, лишь несколько человек молча разбирают турбину, вчера еще работавшую. На нулевой отметке по железнодорожному пути через открытый дверной проем время от времени подаются платформы для погрузки деталей. На местах демонтированных турбоагрегатов зияют пустые проемы в фундаментах. Трубопроводы и арматура сняты, колонны цеха и деаэраторная этажерка оголены.

Во дворе на железнодорожных путях стоят готовые к отправке, нагруженные оборудованием платформы и пульманы. Здесь довольно много людей – работники электростанции, уезжающие вместе с семьями. Они кое-как рассовали свои нехитрые пожитки. Люди тревожно ждут отправки эшелона, нервничают, многим кажется, что выехать из города до вступления противника уже не удастся. Все поглядывают на небо, где изредка появляются самолеты, и тогда начинается шум и беготня. Люди спешат укрыться где-нибудь в стороне от вагонов. Из турбинного цеха поступают еще вагоны, их предстоит формировать в состав. Августовское солнце палит немилосердно, и от накаленного металла в вагонах и возле них очень душно; это еще больше угнетает людей, им предстоит тяжелый длинный путь. Сегодня солнце, а что будет, когда пойдут дожди и настанет осенняя непогода? К тому же их будут бомбить в дороге гитлеровские самолеты.

На Днепре, вблизи открытого распредустройства, тихо колышется на воде небольшая баржа, на которой должна переплыть реку военная охрана станции. Мы хотим переправиться через Днепр, где нас ждет маленький "газик" директора. Все уже знают, что противник вот-вот может занять город, но нам с директором хочется отправить с эшелоном последний турбогенератор, и пока прямой опасности нет – ждем, когда все вывезут из цеха.

Больше половины агрегата уже погружено и детали закреплены на платформах. На траверсе мостового крана над открытым цилиндром низкого давления висит ротор турбины, крановщик ждет сигнала опускать его на стоящую внизу платформу, где устанавливаются козлы. Вдруг передают со щита управления телефонное сообщение с Днепрогэса – через пять минут прекращается подача электроэнергии. Бросаюсь к диспетчерскому телефону и прошу главного инженера энергосистемы Л.Б. Тополянского, который непрерывно находился в те дни на Днепрогэсе.

Отвечает незнакомый голос со встречным вопросом:

– Кто говорит?

– Называю себя и на тревожную просьбу не прекращать подачу электроэнергии получаю ответ:

– С Вами говорит полковник... (фамилии его я не запомнил, да и не до того было). Товарищ Тополянский и все работники ГЭС находятся в потерне плотины. Уходим на левый берег, электростанция прекращает работу. Больше ничего сообщить не могу. Определяйтесь с дальнейшими работами по вашим возможностям.

Голос категоричен, слышу гудки, трубка положена, и на дальнейшие вызовы Днепрогэс не отвечает. Напряжение через три-пять минут снято. Стало очевидным, что надо отправлять эшелон без оставшихся в цехе узлов турбины.

Позднее сообщили, что уровень воды в Днепре начал заметно понижаться, от берега пришлось отгонять баржу.

Значит, плотина Днепрогэса разрушена! Ведь она создавала подпор воды, доходивший до Днепродзержинска и даже выше по реке. Красавец Днепрогэс, гордость советской энергетики – погиб.

Как тяжелый стон нестерпимой боли донеслось к нам издалека по Днепровской воде это несчастье.

Тревога поднялась среди людей во дворе, плакали женщины, дети притихли, прижавшись к матерям. Как на грех, не ладилось с отправкой эшелона. Маневровые работы и сцепка вагонов задерживали отправку. Машинист сомневался, можно ли проскочить через пути металлургического завода на железнодорожную магистраль – уже была слышна канонада. Пришлось нам с И.К. Хивренко поехать с эшелоном на паровозе через заводские пути, а пока дать разрешение на отправку баржи с погрузившимся отрядом. Для четырех человек, оставшихся на электростанции, достаточно было двух лодок, тем более что один из них должен остаться в городском подполье.

Примерно через час после отправки эшелона мы вернулись и увидели, что ожидавший нас молодой техник на одной лодке уже подплывает к противоположному берегу. Ругнули мы его тогда крепко, хотя слышать нас он не мог. Очевидно, у парня сдали нервы и он, боясь, что мы не вернемся, решил перебраться через Днепр. Конечно, одному оставаться на опустевшем большом предприятии, куда вот-вот войдет враг – действительно непереносимо. Фамилию его называть не буду. Он ушел в армию, храбро воевал и после тяжелого ранения вернулся в освобожденный от немцев Днепродзержинск.

Вдруг мы услышали стрельбу: город, вероятно, занимал противник. Нам ничего не оставалось, как переправиться через Днепр на оставшейся лодке. Лодка была уже почти на середине реки, когда со стороны Днепропетровска появилось несколько речных мониторов, обстреливавших невидимого нам противника. Немедленно с берега начался обстрел судов. Разрывы снарядов постепенно приближались к нам, но мы вскоре пристали к левому берегу. Автомашина ждала нас, и мы с И.К. Хивренко, посмотрев последний раз на электростанцию, поехали в сторону Днепропетровска, надолго покинув Днепродзержинск.

Хочется сказать, что покойный Иван Константинович был человеком большого мужества. Во время эвакуации электростанции, а затем при возвращении в Днепродзержинск после его освобождения он возглавлял восстановительные работы, выполняя их с большой энергией и смелостью.

Начались работы по эвакуации электрических станций и подстанций из западной части центральной полосы страны, Донбасса, Харьковской и Киевской энергосистем. Большие работы по демонтажу энергетических предприятий были проведены на юге группой В.С. Плотникова. Работами в центральных районах руководил С.А. Спирин.

Для меня началась тяжелая полоса жизни (1941-1942 гг.), когда нужно было в короткие, считанные дни организовать людей на демонтаж созданных их руками предприятий, эвакуировать оборудование, отправить работников с семьями на Урал или в Сибирь, чтобы в новых, нередко крайне тяжелых условиях скоростными способами наращивать энергетические мощности на востоке.

Лишь через семь месяцев после отъезда на Кураховскую ГРЭС, 19 октября я кружным путем вместе с семьей вернулся в Москву. Пассажиров в поезде почти не было. Удивил меня и облик Москвы. Во всем чувствовалась суровость прифронтового города. Москва в это время была объявлена на осадном положении. На многих улицах стояли противотанковые "ежи", кое-где на окраинах сооружены были баррикады. По улицам передвигались воинские части. Шли ополченцы и команды ПВО с веревками аэростатов в руках. Движение по улицам было намного меньше, чем в довоенное время. Огромный город вечером погружался в абсолютную тьму. В воздухе плавали аэростаты воздушного заграждения. Это было непривычно и создавало тревожную обстановку. Изредка резали ночное темное небо лучи прожекторов, во время налетов вражеской авиации рвались в небе яркими вспышками снаряды зениток.

Ночью танки и военные автомашины передвигались с затемненными фарами. При воздушных налетах фашистские самолеты кроме фугасных бросали зажигательные бомбы, кое-где вспыхивали пожары, но чувствовалось, что население привыкло к этому и довольно уверенно расправляется с "зажигалками". После перенесенных на юге бомбежек налеты немцев на Москву показались мне нестрашными, противовоздушная оборона столицы действовала эффективно.

В эти дни Москва – прифронтовой город и в то же время огромный арсенал, дающий фронту прямо с заводов много оружия.

В Китайском проезде, в помещении Наркомата электростанций находилась только немногочисленная оперативная группа – основной аппарат выехал в Челябинск, куда по решению правительства был перебазирован наркомат. Оставшиеся товарищи жили на казарменном положении, работа не прекращалась и в ночное время. Они рассказали мне о строительстве оборонительных рубежей под Москвой, о тех, кто ушел на фронт или в ополчение, о том, что произошло несколько дней назад, когда враг рвался к столице и на дальних подступах к Москве разгорелись ожесточенные сражения.

Через день после приезда меня вызвали в Челябинск в наркомат. На Урале работа шла днем и ночью, суток не хватало никому. Уже на следующий по приезде день мне пришлось спешно по направлению наркома отправиться на Среднеуральскую ГРЭС, Красногорскую ТЭЦ и другие электростанции.

Тяжелое впечатление производили они. Через несколько дней, докладывая наркому об итогах поездки, я сказал, что электростанции нагружены сверх меры, а главное – нет возможности провести необходимые профилактические ремонты, топливо ухудшилось и все это может привести к тяжелейшим последствиям. Насколько помню, мои слова действия не возымели, да и трудно было в тот период что-либо изменить: военное производство расширялось очень быстро и потребность в электрической энергии возрастала с каждым днем.

В это время первый заместитель наркома Д.Г. Жимерин находился в Москве либо на демонтируемых электростанциях прифронтовой полосы. Его отсутствие неблагоприятно сказывалось на работе наркомата.

Еще в сентябре и в особенности в начале октября в Наркомат поступали все более тревожные известия о Березниковской ТЭЦ (ныне ТЭЦ № 4 Пермэнерго). Электростанция, имевшая давление пара 60 кгс/см², что тогда считалось высоким, снабжавшая паром и электроэнергией оборонные промышленные предприятия, часто сбрасывала нагрузку, работала плохо. Эта ТЭЦ только за несколько дней до начала войны была принята от Наркомхимпрома в систему Наркомата электростанций, и ее работу энергетики еще мало знали. А.И. Летков направил меня на Березниковскую ТЭЦ с задачей выяснить причины ее плохой работы, разработать меры нужной помощи, помочь увеличить нагрузку.

Ознакомившись с положением дел, я оценил обстановку как крайне тяжелую. Осадки здания, построенного в свое время частью на насыпном грунте, привели к тому, что при разборке фланцев трубопроводов они расходились по вертикали на 100-200 мм.

Появились просадки фундаментов у пылевых мельниц. Положение ухудшалось с каждым днем из-за проникновения в грунт дренажных вод; потери конденсата были очень большими. Котлы шлаковались фантастически – топки работали под давлением, зашлаковывались выше горелок, и факелы пробивали тоннели в шлаке, заполнившем объем топки, пламя, выбивавшееся из топок, разогревало каркасы котлов и создавало невероятно удушливую атмосферу в котельной: в кизеловском угле было немало серы. Люди в котельном цехе ходили в противогазах. Зольное помещение было забито, чистить его не успевали, и здесь постоянно держался густой влажный пылевой туман. Испарения в котельном и турбинном цехах были так велики, что помещения скорее напоминали бани, чем производственные здания. Изоляцию электродвигателей, стоявших в резерве, перед пуском приходилось сушить. Руководство станции и работники цехов были измучены, чувствовалось, что они находятся на пределе человеческих возможностей.

Для исправления положения нужна была срочная большая помощь, прежде всего требовалось последовательно останавливать агрегаты для ремонта. Было ясно, что полумеры здесь не помогут.

По телефону попросил наркома вызвать меня для личного доклада. Прибыв в Челябинск, доложил Андрею Ивановичу, ничего не скрывая. Я видел волнение наркома: ведь станция обслуживала ответственную группу заводов. Он решил сам выехать в Березники и рассмотреть меры помощи на месте, а пока предложил мне вернуться на ТЭЦ. Меры требовались срочные, необычные. Прежде всего нужно было очистить зашлакованные топки. Объемы топок у некоторых котлов были заполнены сплошной отвердевшей стекловидной массой. Расшлаковать их обычным путем было невозможно. Пробовали дробить – получалось плохо, а главное – долго. Посоветовавшись, решили взрывать шлак с помощью мелких зарядов. Это было рискованно, но другого выхода не было. Работа велась осторожно, чтобы не повредить поверхности нагрева. Все переживали за исход дела, пока не убедились, что трубы не повреждаются.

Через несколько дней нарком вместе с начальником секретариата А.Н. Гагариновым выехал в Березники. В дороге у А.И. Леткова произошел сердечный приступ, и он скончался, не доехав до Березников.

Вскоре наркомом был назначен Д.Г. Жимерин. Мы – работники наркомата – хорошо понимали, какую ответственную и тяжелую задачу он принял на себя. Новый нарком проявил твердую волю и большие способности. Под его руководством энергетики справились с труднейшей задачей энергоснабжения страны в военное время.

Нарком принял исключительные меры для оздоровления Березниковской ТЭЦ, что стоило немалых усилий. Туда были направлены крупные материальные ресурсы, большая группа монтажников и строителей работала на электростанции несколько месяцев, выполняя по существу восстановительные работы. В грунт мельничного помещения пришлось инъектировать несколько тысяч тонн жидкого стекла, а многие трубопроводы полностью сменить. Руководил работами заместитель наркома И.И. Дмитриев. Положение стало заметно улучшаться.

В тяжелом положении были и другие электростанции Урала. Так продолжаться дальше не могло.

Решительно выправить положение помогли М.Г. Первухин – тогда заместитель Председателя Народных Комиссаров СССР, ведавший энергетикой, и А.С. Павленко – заведующий отделом электростанций ЦК партии.

После наступления нашей армии под Москвой, в декабре 1941 г. – начале января 1942 г., несмотря на общую тяжелую обстановку на фронте, уверенность в победе была так велика, что нарком в начале 1942 г. обратился в правительство с просьбой разрешить перенести основную оперативную деятельность Наркомата электростанций в Москву. Разрешение было получено. Наступила весна 1942 г. Тяжелые вести шли с южных участков фронта. Судя по всему, следовало ожидать наступления противника именно на юге. Нескольким товарищам из Наркомата, в том числе и мне, нужно было вновь вернуться на юг и продолжить работу по демонтажу оборудования энергосистем.

Особенно тяжелой была вторая половина 1942 г., когда в условиях летнего отступления наших войск на юге Украины и Северном Кавказе пришлось демонтировать электростанции этих районов. Тяжелые условия демонтажа, воздушные налеты и гибель людей, еще недавно работавших с тобой, уход с объектов с последними саперами – казалось, этому невыносимому времени не будет конца.

Из всех операций 1942 г. мне особенно врезались в память две: эвакуация Северо-Донецкой ГРЭС и демонтаж Грозненской ТЭЦ.

Когда осенью 1941 г. было остановлено наступление фашистских войск, Северо-Донецкая ГРЭС была последней электростанцией Донбассэнерго, оставшейся вне зоны оккупации. Она была всего в 11 км от линии фронта, но вражеская авиация не бомбила ее. Немецкое командование рассчитывало занять ее неповрежденной. Для нас эта электростанция имела особую ценность; она снабжала электроэнергией шахты восточной части Донбасса, которые в суровую зиму 1941-1942 гг. дали несколько миллионов тонн угля центральным районам страны. Летом 1942 г. демонтаж оборудования на Северо-Донецкой ГРЭС велся с таким расчетом, чтобы электростанция не прекращала работу и могла быть восстановлена, если оборона района будет успешной. Задача трудная; оставить врагу электростанцию в рабочем состоянии нельзя.

На рассвете 11 июля началось крупное наступление противника в районе Лисичанска. Для последней небольшой группы, оставшейся на электростанции, положение в этот день осложнилось еще и тем, что после налета немецких бомбардировщиков мы лишились телефонной связи с оперативной группой члена Военного совета фронта. На электростанции возник сильный пожар, оставшиеся в работе агрегаты были повреждены и вышли из строя.

У нас оставалась телефонная связь с дежурным подстанции, расположенной на 3 км ближе к фронту. Мы просили его оставаться на месте и сообщать о движении противника. И вот во второй половине дня раздался резкий звонок, взволнованный, голос сообщил: "На двор подстанции входят немцы. Связь прекращаю".

Это значило, что немцы скоро будут и у нас. Нужно было оставить станцию.

Мы покинули электростанцию к вечеру: ушли с последними частями, прикрывавшими отход войск. В нашей небольшой группе был секретарь Ворошиловградского обкома партии по энергетике Г.М. Голянд.

В тот день далеко уйти нам не удалось – грузовая машина, ждавшая нас за Северным Донцом, была разбита прямым попаданием авиабомбы. В ночь с 11 на 12 июля, пробираясь огородами и перелесками, пешком через несплошную линию фронта мы вышли восточнее в направлении к Ворошиловграду.

Лишь к вечеру следующего дня с помощью работников одного из райкомов партии нам с Т.М. Голяндом удалось добраться до Ворошиловграда. В то время первым секретарем обкома партии был А.И. Гаевой. Он рассказал мне, что положение на фронте тяжелое и Ворошиловград будет оставлен нашими войсками через день-два. Тут же я узнал, что основная донецкая железнодорожная магистраль перерезана немецкими войсками в двух местах – севернее Ворошиловграда у Валуек и южнее его.

Для меня это известие было особенно тяжелым, потому что с последним составом, груженным оборудованием, в Сталинград, который казался тогда далеким тылом, были отправлены с Северо-Донецкой ГРЭС около трехсот семей работников электростанции. Позднее должны были приехать, рабочие, оставшиеся на демонтажных работах, чтобы вместе ехать на Урал и в Сибирь. Теперь оказалось, что этот состав с людьми уже несколько дней находится на железнодорожной станции Кондрашовка, на участке дороги, отрезанном врагом с обеих сторон. Их надо было во что бы то ни стало отправить в тыл, иначе как бы мы смотрели в глаза людей, которых уговорили эвакуировать свои семьи в Сталинград.

Для отправки в тыл была только одна возможность – перевезти семьи на автомашинах за 40 км на тыловую железную дорогу. Но где взять автомашины? Донбассэнерго практически уже не действовало, получить машины в областных органах в условиях эвакуации – не было возможности.

Я решил обратиться, за помощью к командующему армией, штаб которой в это время, располагался в этом районе. Это был генерал-лейтенант Р.Я. Малиновский, впоследствии Маршал Советского Союза, министр обороны СССР.

Скажу откровенно, на успех я не надеялся, уж очень тяжелые были дни, хотя у меня был документ, подтверждающий, что здесь я нахожусь по предписанию ГКО. Тем более меня удивило и оставило на всю жизнь добрую память о Р.Я. Малиновском его отношение к людям, попавшим в беду. Он очень внимательно отнесся к просьбе и на восемь часов дал в мое распоряжение автороту.

Мы понимали, что полученный автотранспорт нужно использовать с максимальной отдачей. Когда я подъехал к зданию станции Кондрашовка, экспансивные и решительные украинские "жинки", узнав того, кто уговаривал их уехать и, как думали, завез их в западню, бросились ко мне, выражая свой гнев в весьма сильных выражениях. Плохо пришлось бы мне, если бы, по совету ехавшего со мной сотрудника Донбассэнерго, я не перелез в кузов автомашины и оттуда, словно с трибуны, крикнул:

– За вами приехали, бабоньки! Быстрей грузитесь, поедем дальше!

Трудно рассказать, что здесь было. В кузов так энергично полетели узлы, корзинки, мешки, что я с трудом выбрался оттуда.

Понемногу пассажирки успокоились, погрузились и благополучно доехали до ближайшей действовавшей железнодорожной станции, откуда поездом были перевезены на уральские и сибирские электростанции. Из Донбасса мой путь лежал в Ростов, где я застал заместителя наркома А.И. Дробышева, недавно прибывшего сюда. В Азчерэнерго уже заканчивался демонтаж оборудования электростанций. Этой работой руководил Г.Л. Асмолов, тогда управляющий Азчерэнерго. Его исключительной энергии хватало не только на демонтаж, но и на участие в инженерной подготовке обороны Ростова и обеспечение работы энергосистемы до последнего дня обороны.

– Тут будут обороняться по-морскому, – подумал я,когда зашел к Г.Л. Асмолову и увидел у него на поясе "парабеллум", а в комнате винтовки и ящики ручных гранат. Сразу вспомнилось, что он в молодости служил на флоте.

В Азчерэнерго пробыл несколько дней для окончания с Г.Л. Асмоловым и А.И. Дробышевым работ по демонтажу Шахтинской ГРЭС.

Мне предстояло следовать в Сталинград, а затем в Грозный. Со мной была небольшая группа донбассовцев. Ехал с нами и Г.М. Голянд, который также направлялся в Сталинград. С ним в Ростове случилось нечто невероятное, чему трудно было поверить, если бы это не произошло на моих глазах.

В это время Ростов почти непрерывно бомбили немецкие самолеты, налетавшие прежде всего на переправы через Дон. В день оставления города нашими войсками небольшая группа, в которую входили Г.М. Голянд, главный инженер Донбассэнерго Г.А. Маралин и я, должна была перейти Дон по последнему оставшемуся в работе наплавному мосту. Наша автомашина, как было условлено, ушла ранее, в перерыве между бомбежками города, и должна была ждать нас за Доном.

Когда мы гуськом шли по мосту, настил которого сантиметров на 10 был погружен в воду, начали грохотать зенитки, к мосту подходил строй немецких пикирующих бомбардировщиков. Почти рядом со мной шла автомашина управляющего Ростовугля К.И. Поченкова, и я вскочил на подножку "эмки" у передней дверцы, а Г.М. Голянд – на подножку следующей машины. Когда автомобиль взбирался на возвышавшийся над рекой берег, я спрыгнул и залег недалеко от дороги, наблюдая, как от самолетов отрываются бомбы и падают в воду. Судя по силе взрыва, это были 25-50-килограммовые бомбы.

Не более чем через минуту после того, как я залег, на берег стала подниматься машина, на подножке которой стоял Г.М. Голянд. В этот момент, как мне показалось, прямо в кузов попала бомба: я увидел взрыв, поднявший метров на 8-10 бесформенную массу земли и газов. Едва все это осело и дым рассеялся, я подбежал к месту, где была машина, и увидел воронку, а вокруг куски разбитой машины и остатки того, что еще несколько минут назад было живыми людьми. Помогать, казалось, было некому, но я все же, не отдавая себе отчета, стал кричать:

– Гнат, Голянд, где ты?

И вдруг к своему изумлению из плавней, поросших камышами, слева от дороги я услышал слабый приглушенный голос:

– Тут я, тильки дуже спужався!

Я бросился к камышам и вытащил его оттуда, облепленного с ног до головы жидкой грязью. Вероятно, бомба упала сзади машины, разорвала кузов и людей, сидевших в нем, а Гната взрывной волной подняло вверх и отбросило в мягкую грязь плавней. Он отделался лишь небольшими ожогами, царапинами, да порвал костюм. С трудом сняли мы с него полные грязи и воды сапоги, и он босиком побежал со мной от моста, который все еще продолжали бомбить самолеты по второму или третьему заходу.

Позднее, встречаясь с Г.М. Голяндом, мы называли тот день датой его второго рождения.

Грозненская ТЭЦ оказалась последним, но, пожалуй, наиболее памятным объектом, который мне пришлось демонтировать. Это была основная электростанция Орджоникидзеэнерго. Управляющим системы работал Д.Л. Гуменюк, переведенный из Днепроэнерго после занятия противником Украины. Он почти все время был на ТЭЦ, оказывая большую помощь в демонтаже оборудования.

Трудность демонтажа заключалась в том, что электростанция не имела подъездных железнодорожных путей – почти 2 км приходилось тянуть тяжелое оборудование на неприспособленных трайлерах или на железных листах тракторной тягой.

Электростанция расположена в низине р. Сунжи неподалеку от нефтеперегонного завода, которому она давала пар для нужд производства. Между заводом и ТЭЦ, охватывая ее по полуокружности, находились большие металлические баки с бензином.

Мы понимали, что если авиация будет бомбить промышленный район, то горящие баки будут гораздо опаснее бомб. Зная, что при занятии немецкими войсками города в горы можно уйти только через реку, Д.Л. Гуменюк, директор ТЭЦ М.Ф. Гершберг и я, посоветовавшись, решили сделать над неширокой рекой подвесной мост, перебросив несущие тросы с крыши береговой насосной к деревянным опорам, установленным на противоположном берегу. Мы полагали, что мост, висящий на 10-12 м над водой, не загорится, когда в реку хлынут горящие потоки жидкого горючего.

К счастью, Грозный не был занят врагом и отступать в горы не пришлось, но произошло другое. 10 октября около 70 немецких бомбардировщиков сбросили бомбы на промышленный район города. Сильно пострадала ТЭЦ и, конечно, загорелись баки с бензином. Часть их все же спасли пожарные команды, собравшиеся тут при отступлении чуть ли не со всего юга страны. На помощь прибыл также специальный поезд с пожарными командами из Баку. Трудно описать героический подвиг пожарников. Некоторые из них погибли в огне, но работавшие рядом не отступали. Воздух в районе ТЭЦ был так накален, что люди получали ожоги.

Река горела в полном смысле этого слова. В низину – в реку – хлынули потоки бензина и, к удивлению "авторов проекта" подвесного моста, сгорел не только деревянный настил, расплавились и металлические тросы.

В день налета я прибыл из Баку, куда выезжал на несколько дней для ускорения отправки энергетического оборудования морским путем через Каспий в Красноводск. Вернулся к вечеру и увидел страшную картину: электростанция сильно разрушена, горят здания. Несколько десятков человек ранено и убито, много осколочных ранений получил и М.Ф. Гершберг. Вдали полыхает нефть в открытом земляном хранилище, где ее было заложено свыше 1 млн. т. К счастью, ветер дул в сторону Каспия и огромные потоки черного дыма плыли над землей в противоположную от Грозного сторону. Гасят нефть десятки пожарных команд и многие тысячи жителей города. Нефтяной пожар был так велик, что густой черный дым достигал района Махачкалы, за 150 км. Нам рассказывали потом, что в эти дни в Махачкале круглые сутки работали в зданиях с электрическим светом: черный дым застилал небо и превратил дни в сумрачные ночи, наполненные чадом горящей нефти. Почти чудом казалось, что за четыре дня методом пенного гашения удалось ликвидировать это страшное огнище.

Но удивительно живуч производственный организм электростанции. Через два дня ТЭЦ уже работала, а затем, когда положение на фронте изменилось, ее начали восстанавливать

Немецко-фашистские войска не продвинулись дальше Моздока, а затем начались Сталинградское окружение и разгром немцев, в корне изменившие ход войны. Пришло то, чего так долго ожидали все советские люди.

К этому времени (конец 1942 г.) страна лишилась половины своих мощностей: мощность электростанции, расположенных на оккупированной врагом территории, составляла 5,8 млн. кВт.

В Ленинградской энергосистеме в страшную зиму 1941-1942 гг. создались огромные трудности. Город был отрезан от гидроэлектростанций Свирской, Раухиалы и базовой тепловой электростанции – Дубровской. Вражеские войска вплотную подошли к Волховской ГЭС, оборудование которой еще в октябре 1941 г. было увезено на восток. Эти электростанции ранее давали основное количество электроэнергии Ленинграду.

Первая и вторая городские электростанции, потреблявшие дальнепривозной уголь, остались без топлива. Торфоразработки, снабжавшие торфом 5-ю ЛенГЭС, также были захвачены врагом, за исключением близлежащего к городу массива. В конце января 1942 г. общая нагрузка энергосистемы упала до 3 тыс. кВт, а морозы в эти дни достигали 20 градусов и более. Электроэнергию давали на питание сигналов (сирен) воздушной тревоги и печатание продовольственных карточек.

С трудом выкраивали какой-то минимум энергии для госпиталей, хлебозаводов и штаба фронта да еще, в отдельные дни, на прокачку воды в основных водопроводных магистралях, иначе вода могла замерзнуть.

Положение казалось безвыходным. В эти тяжелейшие дни энергетики Ленинграда, голодавшие, как и все население, проявили себя подлинными героями.

Девятьсот страшных дней блокады!

И все эти дни и ночи, месяцы и годы ленинградские энергетики вели героическую борьбу за электроснабжение города и фронта. Под Ленинградом впервые за время войны еще осенью 1941 г. в инженерной обороне они применили электрическую энергию, поставив под напряжение заграждения. Когда подошли к концу запасы топлива, под обстрелом врага грузили и везли торф на 5-ю ЛенГЭС, где реконструировали котел для сжигания фрезерного торфа.

Люди умирали от голода на рабочих местах, но живые не бросали работу. Постепенно электростанции подняли нагрузку и могли удовлетворить минимальные нужды города в электроэнергии. Трудно сказать, кто из энергетиков Ленинграда проявил больше героизма и стойкости. Всех не назовешь. Хотелось бы напомнить хотя бы о тех, кто взял на себя большой труд организовать едва ходивших, изможденных голодом людей, помог решить трудную задачу электроснабжения города в зимние месяцы 1942 г.

Это А.М. Маринов, начальник технического отдела Ленэнерго, ставший в дни блокады директором 2-й, а затем 5-й электростанций; Е.А. Куцко – главный инженер 2-й ЛенГЭС; Г.Е. Кашкаров и Н.И. Гамзеев – начальники цехов этой же станции; Е.П. Бандура – главный инженер 5-й ЛенГЭС; М.И. Алексеев, И.П. Александров – начальники цехов этой электростанции и многие другие.

Позднее, когда враг был отброшен от Волховской ГЭС, в январе 1942 г. два гидроагрегата были возвращены и смонтированы в течение лета для электроснабжения Ленинграда. В это время работники Ленинградской электросети под руководством И.И. Ежова, Л.Д. Наумовского и других сделали то, что теперь кажется похожим на чудо. Они проложили по дну Ладожского озера более 100 км кабелей высокого напряжения, соединили их с воздушными линиями электропередачи в направлении к Волхову и Ленинграду. Сделано это было так, что наземная и воздушная разведки врага не установили, какие ведутся работы. Ленинград стал получать электроэнергию от Волхова.

Зимой 1942/43 г. по льду Ладоги была сооружена воздушная линия электропередачи, по которой до таяния льдов электроэнергия шла от Волховской ГЭС городу-герою. Опоры были вморожены в лед. Такого опыта еще не знало наше сетевое строительство.

Так первенец ленинской электрификации Волховская ГЭС оказал неоценимую помощь Ленинграду в самые суровые его дни.

Руководителями всех работ по энергетике Ленинграда в дни блокады были управляющий Ленэнерго ныне покойный И.П. Карасев, главный инженер энергосистемы С.В. Усов и его заместитель В.Н. Герасимов, который отвечал за аварийно-восстановительные работы и инженерные мероприятия по оборонной защите энергопредприятий.

Замечательно работали в тяжелые месяцы конца 1941 г. и начла 1942 г. московские энергетики. В условиях прифронтовой полосы электроснабжение Москвы и всех областей, обслуживаемых энергосистемой, было нормальным.

Центральный район страны был отрезан от Донецкой топливной базы и в осенне-зимнее время 1941/42 г. – от Подмосковного бассейна. Поэтому угля не хватало, и Москва главным образом снабжалась от электростанций, работавших на торфе и подмосковном угле, и гидравлических – Угличской и пущенной в начале войны Рыбинской.

Большую роль в обеспечении электроэнергией Москвы в это время играла Каширская ГРЭС. Высокое мужество проявил коллектив этой электростанции.

Был день, когда от линии фронта до станции оставалось всего 6 км. С крыши ГРЭС можно было следить за боевыми операциями во фронтовой полосе. Разрушить оборудование – значило лишить Москву, Тулу и южную часть Подмосковья основного источника электрического питания. Директор Каширской ГРЭС Аркадий Иванович Тараканов – мужественный, внешне суровый человек, деятельный и решительный, доложил в Наркомат электростанций и Московский комитет партии:

– В рабочем состоянии ГРЭС фашистам не отдадим, оборудование уничтожим, когда враг будет входить во двор предприятия. Раньше последнего момента не уйдем, а отобьют врага, будем как всегда давать электроэнергию Москве. Запас угля пока есть. Просите военных подбросить на наш участок хоть немного войск.

И Каширу врагу не сдали. В самый критический момент с востока подошли советские танковые части и вместе с кавалерийским корпусом генерала Белова отбросили врага.

Для Московской энергосистемы и в то время характерным было поступление электроэнергии по дальним линиям электропередачи. Часть этих линий проходила в прифронтовой и даже фронтовой полосах. Однако линии электропередачи работали без перебоев, хотя ремонтные и восстановительные работы персоналу электросетей приходилось вести под обстрелом врага. Энергетики свой долг выполняли с честью.

Вспоминается интереснейший случай передачи электроэнергии через линию фронта в осажденную с трех сторон Тулу. По линии 110 кВ Кашира – Тула, проходившей частично через территорию, занятую немцами, в течение всего времени обороны города передавалась электроэнергия. Когда район был захвачен немцами, работники диспетчерской службы Мосэнерго резонно решили, что если линия будет повреждена, то выключатели ее автоматически отключат, а пока следует Тулу питать. Но ее так и не разрушили.

А для Тулы, где с предельной нагрузкой работали оборонные заводы, эта линия была единственным ресурсом электропитания до конца обороны. Во время обстрела часто повреждались провода, но работавшие по ремонту сетевики отключали поврежденную фазу, и Тула продолжала получать электроэнергию по оставшимся в работе двум проводам.

Рассказывая о трудных днях и делах энергетиков в военные годы, нельзя не вспомнить сталинградцев.

Сталинград – нынешний Волгоград. Сколько воспоминаний у советского человека связано с этим городом! Памятная оборона Царицына в годы гражданской войны, всенародная стройка Сталинградского тракторного завода в годы первой пятилетки, неповторимый героизм в боях с гитлеровской армадой Паулюса – битва на смерть, когда отступать было нельзя и некуда. А затем – окружение и разгром фашистских полчищ, знаменательная победа на великой русской реке. Решительный поворот хода войны, положивший начало освобождению всей советской земли от врага.

Глубоко в нашем сознании хранится благодарная память о славных делах бойцов и командиров, оборонявших город на Волге. Но остается почти неизвестной трудная роль сталинградских энергетиков, их место в обороне города-героя. А они также сослужили немалую службу великому делу героической борьбы в Сталинграде.

Перед войной здесь была всего лишь одна тепловая электростанция общего пользования, которая вместе с довольно широко разветвленными электрическими сетями называлась тогда энергокомбинатом. Эта станция расположена была в городке энергетиков – Бекетовке, в 18 км от Сталинграда.

В первые месяцы войны Сталинградский энергокомбинат, находившийся в глубоком тылу, выполнял большую работу по приему и дальнейшей эвакуации на Урал и в Сибирь людей с энергопредприятий юго-западных районов.

В конце лета 1942 г. немецко-фашистские войска подошли к городу. Вместе с советскими войсками энергетики вели оборону своего предприятия и выполняли труднейшую задачу энергоснабжения города в дни героической обороны.

В период Сталинградской битвы управляющим энергокомбинатом был А.Н. Землянский, главным инженером К.В. Зубанов. Вместе с ними здесь находился уполномоченный Наркомата электростанции А.Б. Моряков. На их плечи легла основная тяжесть обеспечения работы электрической станции и особенно электрических сетей. Почти три месяца героически трудились энергетики в условиях жесточайшего артиллерийского обстрела и авиационных налетов.

Сталинградская ГРЭС потребляла донецкий уголь, пока враг не занял Донбасс. Еще до подхода гитлеровских войск к Сталинграду нарком принял решение о переводе котлов электростанций на мазут, путь для подвоза которого шел из Каспия по Волге. В короткий срок была проведена реконструкция котлов, построен причал для барж, мазутная насосная на берегу Волги, проложен мазутопровод длиной около 2 км, построены мазутохранилище и вторая насосная на территории ГРЭС.

До 23 августа 1942 г. электростанция обеспечивала электрической энергией весь город, предприятия которого с предельной нагрузкой работали на оборону. 23 и 24 августа были особо тяжелыми для всего города. Массированные налеты вражеской авиации превратили город в груду развалин, горевших гигантским костром. Сильно пострадали заводы северной и центральной частей города. Были полностью разрушены городская и северная электрические подстанции. Электрические сети и городской водопровод выведены из строя. В условиях городских боев их трудно было восстановить. Все же в течение 12 часов под непрерывной бомбежкой удалось восстановить линию электропередачи 110 кВ, но потребители уже не брали электроэнергию, – кабели низкого напряжения были почти полностью повреждены.

На ГРЭС осталась только небольшая часть персонала вместе с руководством. В периоды сильнейших артиллерийских обстрелов электростанция работала ночами. Несмотря на то, что в электростанцию попало более 1000 снарядов, персонал не покидал рабочих мест и немедленно производил восстановительный ремонт коммуникаций и оборудования под обстрелом.

Хотя от СталГРЭС до линии фронта было всего 5 км, она регулярно подавала электроэнергию всем предприятиям южного района, снабжала горячей водой баню для бойцов 64-й армии.

В первые дни ноября на электростанции уже почти не осталось топлива. В заливе Волги – Черном яру – стояло несколько барж с нефтью и мазутом. Однако командование фронтом не разрешало брать это топливо: ожидалось наступление наших войск и этот запас топлива нужно было сохранить для перевозки военных грузов и воинских частей.

Срабатывая запасы топлива, электростанция постепенно снижала нагрузку, а 4 и 5 ноября она подверглась массированным налетам вражеской авиации. В яростных воздушных боях наши истребители не позволили врагу прицельно сбросить смертоносный груз, однако сооружения станции пострадали довольно сильно. В эти дни погибло немало энергетиков.

Все работники Сталинградской ГРЭС, начиная от водосмотров и машинистов и кончая начальниками цехов и руководством, самоотверженно трудились, не считаясь с опасностью.

При обстреле в баки масляных выключателей попадали пули или осколки снарядов, масло вытекало. Но персонал не отключал оборудования, зная, что прекратить подачу энергии для фронтовых нужд и оборонявшегося города ни в коем случае нельзя.

Под огнем врага повреждения исправлялись. Еще труднее было исправлять линии электропередачи в полосе вражеских обстрелов, немало линейщиков погибло на боевом посту.

А в это время под бомбежками шли с запада на восток эшелоны с энергетическим оборудованием.

Кончились бесконечно долго тянувшиеся дни и месяцы отступлений 1941-1942 гг. Началось долгожданное наступление нашей армии.

После освобождения Ростова-на-Дону было восстановлено Главюжэнерго; необходимо было готовить кадры, оборудование, материалы и транспорт для ускоренного восстановления энергетики в освобожденных районах. Начальником Главюжэнерго был назначен заместитель наркома А.И. Дробышев, осуществлявший руководство строительством тепловых электростанций и электросетей. Главным инженером главка назначили меня, заместителем начальника главка И.И. Долину.

Это было время, не менее трудной и сложной работы, чем в первый период войны. Но теперь мы творили радостное дело восстановления народного хозяйства. Возрождались города, заводы и села, возвращались к созидательному труду люди, перенесшие все ужасы фашистской оккупации.

Нужно было очень быстро перебросить в освобожденные районы людей, технику, материалы и часть вывезенного на восток оборудования. Кабинеты И.И. Долины и мой скорее напоминали перевалочную базу, нежели кабинеты руководителей главка. Непрерывно прибывали люди, которые тут же получали полушубки и валенки, если это было зимой, или летнюю спецодежду. Тут же мы связывались с военным командованием и многие из прибывших откомандировывались в части, которые должны были занимать города или районы расположения электростанций и подстанций. Люди располагались у нас в кабинетах на ночлег, ожидая срочного вызова, и нередко ночью в комнатах нельзя было пройти, чтобы не задеть спящих людей. Правда, и мы больше половины времени были с людьми на местах. Нужно было спешить, идти вперед вместе с армией.

Главная задача не только энергетиков, но и руководства освобожденных областей, которую нужно было решить в первые же дни – это дать электроэнергию. Без электрической энергии невозможно было откачивать воду из залитых шахт, добывать нужный стране уголь, восстанавливать заводы и дома, пустить водопровод и трамвай, словом, создать минимальные жизненные условия.

С первых часов в освобожденных городах и селах рядом с военным фронтом возникал фронт трудовой. Чтобы обеспечить возможно большую сохранность электростанций, нужно было успеть "занять их вовремя" и, таким образом, сохранить от разрушений, которые всегда готовили отступавшие фашисты. Заранее подготовленные группы энергетиков врывались на объект нередко одновременно с воинскими частями и немедленно начинали работы по сохранению и восстановлению его. Таким образом, часто удавалось уберечь предприятия от разрушений специальными немецкими командами, минами замедленного действия. Именно так спасли от полного разрушения плотину Днепровского гидроузла.

В середине октября наши войска заняли левобережную часть г. Запорожья. Несмотря на то что севернее, на правом берегу Днепра советские войска уже имели значительный плацдарм, правый берег Запорожья и важные экономические районы Кривого Рога и Никополя еще долго были заняты врагом, сосредоточившим здесь крупные силы армий "Юг". Правобережная часть Запорожья, где расположены машинный зал Днепрогэс, подстанция и городок энергетиков, были освобождены только в конце декабря. Немедленно после освобождения левого берега Запорожья туда был направлен Д.Л. Гуменюк, бывший до эвакуации управляющим Днепроэнерго. Он хорошо знал конструкцию Днепровского гидроузла, что особо помогло в дальнейшем. К этому времени был разрушен на плотине только один пролет – ближе к левобережной части до уровня верхней потерны. Подорваны на верхнем строении часть бычков ближе к левому берегу. Были также взорваны подкрановые фермы и в нескольких местах конструкции проезжей части, взорваны ворота и здание пульта управления шлюза. Эти разрушения были сделаны гитлеровцами с целью не допустить форсирования советскими войсками Днепра через плотину, которая находилась под прицельным пулеметным и артиллерийским огнем противника и сильно им охранялась. Здание электростанции и вся подстанция были целы. При таком состоянии объекта восстановление не потребовало бы больших усилий и средств.

В Запорожье уже действовал Обком партии, секретарями которого в то время были, К.М. Матюшин и А.П. Кириленко. Они оказали огромную помощь группе энергетиков как при восстановлении левобережной части энергосистемы, так и при выполнении задач, связанных с Днепрогэсом.

Все дни до занятия правого берега были заполнены напряженными поисками возможности предупредить подготовку врага к взрыву гидроузла при отступлении.

По опыту Донбасса было известно, что Манштейн издал распоряжение об уничтожении всех промышленных объектов, городов и сел при отступлении.

В ходе Нюрнбергского процесса над немецкими военными преступниками было установлено, что в секретном приказе командующего группой фашистских армий "Юг" фельдмаршала Манштейна от 2 сентября 1943 г. указывалось: "...все, что не может быть эвакуировано, подлежит разрушению, в особенности водонапорные и электрические станции, вообще всякие силовые и трансформаторные станции, шахты, заводские сооружения, средства производства всех видов, урожай, который не может быть вывезен, деревни и дома...".

Самое деятельное участие в этих "мероприятиях" принимали полиция и войска СС. Гиммлер отдал такой приказ начальнику войск СС и полиции на Украине:

«Дорогой Прюцман!

Генерал пехоты Штапф имеет особые указания относительно Донецкой области. Немедленно свяжитесь с ним. Я возлагаю на Вас задачу всеми силами содействовать ему. Необходимо добиться того, чтобы при отходе из районов Украины не оставалось ни одного человека, ни одной головы скота, ни одного центнера зерна, ни одного рельса, чтобы не остались в сохранности ни один дом, ни одна шахта, которая бы не была выведена на долгие годы из строя; чтобы не осталось ни одного колодца, который бы не был отравлен. Противник должен найти действительно тотально сожженную и разрушенную страну. Немедленно обсудите эти вопросы со Штапфом и сделайте все, что в человеческих силах, для выполнения этого.

Ваш Гиммлер»

Вот почему можно было ожидать полного уничтожения Днепровского гидроузла.

Плотина Днепрогэса, как известно, имеет две потерны (проходные галереи внутри плотины, расположенные на разных высотах). Энергетики с группой военных подводников (эпроновцев) несколько раз проникали с левого берега в верхнюю потерну: пригодились знания Дмитрия Лукича Гуменюка, нашедшего тщательно заделанный немцами небольшой ход к лестнице потерны. Появился доступ в верхнюю и нижнюю потерны, залитые водой. Верхняя потерна была обследована наполовину, до места, где оказалась сплошная перегородка – в этой части ничего не было обнаружено. В нижнюю потерну далеко проникнуть не удалось – это был адский труд, при котором погиб один водолаз. Длительные обследования вначале ни к чему не привели. Тогда начался героический поиск группы минеров под командованием капитана М.А. Сошинского при участии людей Д.Л. Гуменюка. Начались попытки перебраться по плотине на правый берег, делать это можно было только ночами, с большим риском. В конце концов люди сумели пробраться, несмотря на систематическое освещение ракетами и заградительный обстрел, на правый берег плотины. Пользуясь чертежами прибывшего из наркомата Н.А. Хохлова, они под носом у немецкой охраны нашли вход в потерну с правого берега. Там в глубине потерны оказалась также глухая перегородка. В нее проходил пучок кабелей. С соблюдением всех предосторожностей перерезали кабели и вернулись на левый берег, предварительно побывав в машинном зале электростанции. В последующие ночи не раз проверяли, не обнаружили ли немцы повреждения кабеля.

В плотине с правой стороны реки было установлено наблюдение за немецкой частью, занимавшей здание гидроэлектростанции. Удалось это сделать так: со стороны правого берега, в так называемом "нулевом" бычке плотины было довольно большое помещение (глубокая ниша), из которого можно было вести наблюдение за действиями противника в районе гидроузла. Несмотря на протесты Д.Л. Гуменюка, было решено расположить здесь разведывательную группу, сменявшуюся раз в сутки. Постоянное пребывание под носом у гитлеровцев могло привести к тому, что ее могли обнаружить и поторопиться еще до решающего удара наших войск взорвать здание станции и плотину. Без сомнения, обрезанные кабели вели к заложенной где-то в плотине взрывчатке, но был ли это единственный заряд?

Каждую ночь войсковая разведка пробиралась по пути, проложенному капитаном Сошинским, в нишу и вела наблюдение. Несколько ночей прошли спокойно, но однажды под утро, когда командир подразделения вышел проверить, не идет ли смена, двое немецких солдат зашли в эту нишу. Бойцы дали по ним очередь из автоматов.

На выстрелы прибежал отряд фашистов, и неравный бой закончился гибелью всего подразделения. Противник понял, что казавшийся непроходимым путь "освоен" нашими бойцами.

Позднее гитлеровцы взорвали сопрягающий устой, нулевой и первый бычки плотины, часть щитовой стенки, которая является участком плотины с напорными трубопроводами, подводящими воду к турбинам гидроэлектростанции. Вода с ревом пошла через большой проран. Теперь путь был действительно непроходим и уже нельзя было воздействовать путем неожиданного удара, чтобы предотвратить подготовку захватчиками взрыва здания станции и сохранившейся части плотины. И все же повреждение кабеля так и не было обнаружено немцами!

Когда наши войска форсировали Днепр ниже плотины, гитлеровцы, опасаясь окружения, спешно отступили из района Днепрогэса. Уходя, они приложили все усилия, чтобы уничтожить Днепрогэс. Плотина была дополнительно взорвана в ночь с 29 на 30 декабря во многих местах по верхней потерне, куда можно было быстро занести взрывчатку. Повреждения были огромны, здание электростанции разрушено, сильно пострадали подстанция и город энергетиков, однако взорвать плотину до основания им не удалось. Позднее при допросе пленного немецкого офицера было установлено, что в нижней части плотины были заложены авиабомбы общим весом почти в 100 т. Они были уложены в двух замурованных донных отверстиях, примененных немцами при восстановлении плотины. К ним и шли кабели, обнаруженные отрядом капитана Сошинского. Так удалось спасти от полного разрушения плотину Днепрогэса.

Руководили восстановлением Днепрогэса крупнейшие гидротехники страны, теперь уже покойные, Ф.Г. Логинов, впоследствии министр строительства электростанций, и И.И. Кандалов. Работы были выполнены с таким инженерным искусством, что строительные сооружения выглядели красивее, чем прежде, а мощность электростанции значительно увеличилась против довоенной.

Разрушенный машинный зал Днепрогэса

По мере освобождения оккупированных районов от врага все шире развертывались работы по восстановлению народного хозяйства.

Энергетика, как всегда, оказалась ведущим звеном в деле восстановления народного хозяйства. Огромную помощь оказывали энергетикам местные партийные органы. Они не только посылали лучших людей на восстановление, но и направляли сюда имеющиеся в областях материальные ресурсы.

Нужно ли говорить, что условия восстановления были отличны от работ нормального строительства новых электростанций или подстанций: здесь (по крайней мере в первый период) все нужно было делать на месте, о нормальном снабжении трудно было говорить, зато все требовали дать скорее электроэнергию. Ясно было, что нельзя и думать о получении нового оборудования с заводов, а необходимо "лечить" разрушенное. Но разрушения, как правило, были очень велики, "лечение" предстояло сложное, а "лекари" раньше с такими болезнями не сталкивались.

Восстановительные работы на Днепрогэсе

К концу 1943 г., после коренного перелома хода войны, кроме восстановительных работ перед нами вставали уже и задачи последующего развития энергетики. Решать эти задачи нужно было не откладывая, чтобы они были учтены при загрузке начинающих вторую жизнь заводов энергетического машиностроения и сочетались с работой в восстановительный период.

Естественно, что обе задачи касались прежде всего тепловых электростанций, которые производили в довоенные годы около 85% всей электроэнергии в нашей стране.

Электростанции были сильно разрушены, оборудование частью вывезено на восток, а главным образом повреждено, особенно котлы, которые очень трудно восстановить. Оккупанты, уходя, не только взрывали оборудование, но и оставляли на промышленных объектах мины замедленного действия, что затрудняло работы.

Надо было в короткие сроки разработать технические решения многообразных задач восстановления.

На электростанциях было собрано большое количество людей – эксплуатационников, строителей, монтажников, которые с первых дней освобождения развернули огромные работы, и, конечно, задачи, не вызывающие особых технических трудностей, решались на месте. Но немало возникало и таких вопросов, которые можно было решить только с привлечением ведущих специалистов страны, нередко с помощью специально поставленных опытов.

В этот период, в конце 1943 г., мне поручили возглавить техническое управление наркомата. Жаль было отрываться от южных энергосистем, кадры которых были знакомы мне еще с довоенного времени, утешением служило то, что в дальнейшем с ними нередко придется сотрудничать.

В процессе восстановительных работ прежде всего возникли вопросы сварки сталей различных марок, применявшихся в энергетическом оборудовании, и даже чугуна, который по существовавшим понятиям не способен к прочным соединениям с помощью сварки. К решению этих задач был привлечен ряд научно-исследовательских институтов и отдельных специалистов. Большие трудности доставили сварные работы на барабанах паровых котлов, иногда разбитых на несколько частей, с рваными местами разрыва. Приходилось считаться с неравномерной структурой металла в околошовной зоне, получавшейся при взрывах. Нужно было также организовать ответственную техническую службу контроля качества толстостенных сварных соединений и металлических деталей вообще.

Нередко оказывалось, что рентгеноскопия при использовании обычных рентгеновских установок не дает нужных результатов при контроле металлов большой толщины. Лаборатория металла Котлонадзора разработала и широко применила новую, необычную практику просвечивания металлов с помощью ампулы с радиоактивным веществом. Это потребовало специального обучения персонала с тем, чтобы избежать облучения не только лаборантов, непосредственно работавших с ампулой, но и окружающих людей.

Разрабатывались методы обработки, а нередко и изготовления деталей оборудования в условиях электростанций, например трубопроводов и крупной запорной аппаратуры, размещенных иногда на большой высоте и в различных трудных для выполнения работ положениях. При напряженных темпах производства работ, идущих к тому же одновременно на многих объектах, требовалось проведение необходимых экспериментов в короткие сроки для полной уверенности в правильности принятых решений. Словом, трудностей появилось немало, но зато для инженера здесь открывалось широкое поле творческой деятельности. Для решения возникавших задач необходимо было мобилизовать все технические знания, творчески развивать их и применять, нужны были смелость и оперативность.

В начальный период восстановления родилась передвижная энергетика. Энергопоезда оказывали неоценимую помощь при восстановительных работах и давали возможность подать хотя бы немного электроэнергии первоочередным потребителям. Мне пришлось еще в 1942 г. заняться подготовкой технических условий на производство энергопоездов. Эта задача была решена двумя путями: во-первых, созданы отечественные поезда. Для этого были подобраны небольшие турбогенераторы 1000-1500 кВт конденсационного типа. Они размещались в одном вагоне со вспомогательным оборудованием, за исключением циркуляционного насоса, который ставился отдельно, вне поезда. Электрическое распределительное устройство размещалось в рядом расположенном вагоне. Генератором пара служили один-два крупных паровоза. Второй путь – это приобретение в соответствии с разработанными техническими условиями по ленд-лизу американских и английских поездов. Они начали прибывать уже в 1943 г. Энергопоезда в военное время сыграли большую роль, а теперь, уже новых отечественных типов, имеют большое значение в районах новостроек или в северных местностях страны.

В это время уже наметились те крупные вопросы, решение которых со временем должно было обусловить быстрое движение энергетики вперед. Ими-то мы и занялись в первую очередь.

Для тепловых электростанций это означало массовый переход на высокое давление пара против прежнего, применявшегося в довоенное время 29 кгс/см². В стране были отдельные установки – Березниковская ТЭЦ (60 кгс/см² и 450°С), ТЭЦ № 9 Мосэнерго и ТЭЦ Горьковского автозавода, имевшие котлы на 130 кгс/см² при температуре 500°С. Мощности этих установок не превышали 2% суммарной мощности тепловых электростанций страны. Турбины, арматура и большая часть котлов у них были иностранного производства.

Советские прямоточные котлы системы Рамзина на ТЭЦ № 9 Мосэнерго и ТЭЦ Горьковского автозавода дали хорошие результаты в эксплуатации, но не было организовано их широкое производство.

Определить главное направление в развитии отечественной энергетики нужно было именно в период восстановления, когда по существу возрождалась энергетика европейской части страны. Заводы энергетического машиностроения, побывавшие в руках немцев и сильно разрушенные, нужно было в процессе восстановления ориентировать на создание новых типов оборудования.

Решение этой проблемы обещало огромное и прогрессивное продвижение энергетики в отношении тепловой экономичности, но вызывало много вопросов по разработке новых конструкций оборудования, созданию и применению новых марок сталей, освоению нового производства, монтажа и эксплуатации агрегатов, переоснащению заводов энергетического машиностроения.

Кругом огромные разрушения, надо найти пути скорейшей подачи электроэнергии. Не химера ли все эти желания и скачки на новые параметры? Так думали многие. Наиболее трудным, конечно, было производство турбин высокого давления и питательных насосов.

В разгар войны конструкторские бюро заводов энергетического машиностроения, эвакуированные на Урал, уже занялись разработкой нового оборудования для послевоенного будущего. Наиболее подготовленным и ведущим в области турбин и насосов был Ленинградский металлический завод, конструкторское бюро паровых турбин которого было размещено в г. Верхняя Салда. Сюда выехали в основном старейшие инженеры завода, великолепно знавшие свое дело и работавшие под руководством крупного специалиста по паровым турбинам М.О. Гринберга.

Как-то приехав в Верхнюю Салду, я слушал, с каким увлечением говорят о своей работе эти люди, жившие в тяжелых бытовых условиях. Они рассказали мне, что уже проведены большие работы по конструированию серии новых паровых турбин высокого давления с очень большой степенью унификации деталей и узлов. Это было новым, крупным успехом для воссоздания паротурбостроения и обещало большие возможности по ускорению производства крупных серий агрегатов. Мне еще тогда подумалось – нужна большая вера в нашу победу, чтобы так работать.

Конечно, в те дни главные силы бюро были направлены на приспособление завезенного с электростанций западных областей оборудовании для работы в новых условиях. Трудились днем и ночью. И все же работники бюро, в основном пожилые люди, находили время и силы для расчетных и конструкторских работ по новым турбинам будущей энергетики.

Когда Ленинградский и Харьковский турбинные заводы начали подготовку к производству, техническая документация по новым конструкциям уже была выполнена.

Оба турбинных завода сильно пострадали, как, впрочем, и большинство заводов, находившихся в зоне оккупации или прифронтовой полосе.

Флагман советского турбостроения Ленинградский металлический завод перенес много бомбовых ударов и артиллерийских обстрелов. Некоторые цехи и хозяйственные сооружения были частично разрушены, почти все здания стояли без стекол, отопление не работало, сильно пострадали водопровод и канализация. Больше половины станочного оборудования было вывезено с завода, оставшиеся станки, всю блокаду проработавшие с предельной нагрузкой, требовали капитального ремонта.

Вместе с восстановлением завода следовало реконструировать его для выпуска современных турбин. Это была трудная задача, если учесть нехватку кадров.

К концу блокады на заводе осталось мало старых, кадровых рабочих и инженеров, многие из них умерли во время голодных блокадных дней, часть ушла в армию, некоторые уехали для организации производства турбин на востоке. С помощью правительства и ленинградских партийных организаций удалось вернуть на завод почти тысячу человек, многие, пришедшие из армии, были инвалидами. В апреле 1944 г. вернулось из эвакуации конструкторское бюро паровых турбин. Из-за недостатка инженерных кадров в цехах часть конструкторов стала технологами и непосредственными работниками производства. Это укрепило производственные службы завода, позволило с успехом реализовать конструкторские решения, подготовленные еще во время эвакуации на Урале.

Такие же задачи стояли и перед крупнейшим электротехническим заводом страны "Электросилой". Разница была лишь в том, что в области электротехники в последний период войны и первые послевоенные годы не встала еще во всем объеме задача перехода на новую техническую ступень, неизмеримо отличавшуюся от прежнего довоенного производства.

В годы блокады передовая линия фронта отстояла от "Электросилы" всего лишь на 5 км. На территории завода были построены баррикады и созданы дзоты. Завод работал на оборону, и, зная это, фашисты обстреливали его почти ежедневно. Цехи разрушались часто, и работы по восстановлению их шли непрерывно.

В середине января 1943 г. завод подвергся особенно сильному артиллерийскому обстрелу. В этот день основные цехи превратились в развалины, тогда погибло немало людей. И все же завод жил. Через три-четыре месяца в главном цехе завода – турбокорпусе, заполненном станками, вновь начались работы по созданию генераторов для электростанций.

До конца блокады продолжались обстрелы и бомбежки ленинградских заводов. Но заводы работали, выпуская оружие для фронта, и уже начали производить машины для нужд энергетики.

В это время возникла дискуссия – восстанавливать ли производство агрегатов довоенных конструкций или создать новое оборудование.

Было очень заманчиво вернуться к прежнему производству. Для этого были чертежи, люди, хорошо знавшие прежние конструкции, станочное оборудование и накопленный производственный опыт. Выпуск турбин можно было начать в короткий срок и без риска, электростанции можно было скорее пустить в эксплуатацию. Большинство машиностроителей и энергетиков было за это. Но это значило, что минимум на 10 лет энергетика страны останется на старых технических позициях.

В разрешении этого сложного вопроса большую роль сыграл главный инженер конструкторско-монтажного бюро – заместитель главного инженера, а впоследствии главный инженер Ленинградского металлического завода Михаил Николаевич Бушуев, человек большого опыта и знаний. Он понимал, что нельзя упускать момент для создания производства новых турбин. Любые утверждения сторонников возрождения производства старых агрегатов не могли убедить его. Он вел трудную борьбу за новое и, по справедливости, М.Н. Бушуева вместе с М.О. Гринбергом можно назвать отцами современного советского турбостроения.

Большую энергию затратил М.Н. Бушуев на то, чтобы доказать возможность и необходимость освоения в короткие сроки производства паровых турбин высокого давления. После многих дискуссий он и автор этих строк пошли в ЦК партии к заведующему отделом электростанций А.С. Павленко. Все вместе просидели целую ночь, рассматривая все "за" и "против" производства новых турбин. Вскоре вопрос был доложен секретарю ЦК партии и получил положительное решение. Новой технике была дана путевка в жизнь.

Ровно через год после окончания войны – в мае 1946 г. ЛМЗ, только еще залечивавший свои раны, выпустил первую турбину мощностью 100 тыс. кВт, работавшую на паре 90 кгс/см². Это было необычайно даже для нашей страны. То было продолжение военного подвига ленинградцев.

Теплоэнергетика страны качественно меняла свое лицо. Производство котлов налаживалось с меньшими трудностями; после принятия решения о турбинах котельные заводы взялись за создание новых котлов высокого давления. А через несколько лет правильность перехода на высокие параметры пара в энергетике сразу же после войны стала очевидна всем.

В самое трудное для страны и народа время, в годы смертельной борьбы против фашистской Германии, больше чем когда-либо сказались воля, возможности и особая сила нашей партии в мобилизации советского народа на борьбу со страшным врагом.

Только Коммунистическая партия привела наш народ к победе на фронтах войны и в героическом труде как в военные годы, так и позднее.

Результаты беспрецедентной перестройки народного хозяйства на военный лад с каждым месяцем все больше ощущали наши героические воины на фронтах Великой Отечественной войны.

Огромны были потери советской энергетики в 1941-1942 гг. Но за годы войны неизмеримо выросли построенные раньше и вновь создаваемые промышленные районы на востоке, где ковалось все больше оружия для борьбы со смертельным врагом.

Вместе со всем народным хозяйством росла энергетика востока. На Урале энергетические мощности в период войны выросли в 2 раза, хотя Урал, как крупнейший промышленный район, и раньше имел мощную энергетическую базу.

Небывалыми темпами поднималась энергетика Сибири, Средней Азии, Дальнего Востока. В этих районах крепилась существующая, а во многих местностях создалась совсем новая энергетическая база. Уже к концу 1944 г. мощность электрических станций Красноярского края против довоенного уровня выросла в 5 раз, Омска в 3 раза, Барнаула в 2,6 раза, Новосибирска почти в 2 раза и так во многих восточных областях.

Но в целом энергетика только в 1946 г. вновь достигла уровня предвоенного 1940 г.

Советский народ-исполин еще в годы войны поднялся для созидательного мирного труда и вновь в первых рядах заняли свое место энергетики, строившие новые крупнейшие в мире электростанции, создававшие невиданные энергосистемы. Но это уже были электростанции и энергосистемы другого технического класса. Так, в мирных условиях продолжается ускоренное движение нашей страны вперед по пути прогресса, по пути строительства коммунизма.

Вспоминая далекое, героическое прошлое, хочется еще раз добрым словом вспомнить людей, которые отдавали все свои силы и способности в годы войны для победы над лютым врагом, для возрождения и дальнейшего прогресса важнейшей хозяйственной отрасли страны. Многие из них уже ушли из жизни, другие продолжают служить своему любимому делу или находятся на заслуженном отдыхе. Но дела этих людей нельзя забывать. Пусть о них знают и используют их опыт и стремление к новому, передовому энергетики молодого поколения, сменившие старших, для решения еще более крупных задач.